ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея - Ян Добрачинский

— Ты прав! — послышался возбужденный голос молодого Клеопы. — Каждое Твое слово открывает нам смысл Священных Книг… Но если это так, то почему Он умер? Ради чего?

— И почему Он умер так? — крикнул я. — Так чудовищно, так страшно, так позорно и мучительно?

Мы смотрели на Него широко раскрыв глаза. Мы чувствовали, что Этот Человек несравненно мудрее нас. Казалось, Он знал все, чего мы не знали, и потому были полны страха, как тот, про кого в Писании сказано: «он боится днем и ночью; с утра он говорит: хоть бы уж был вечер! а вечером: хоть бы уж было утро!»

Он не устыдил нас, а продолжал мягко, словно вторя напеву кимвал:

— И этого не помните? «Я же червь, а не человек, посмешище у людей и презрение в народе… Люди кричат и кивают головами: Он надеялся на Всевышнего, пусть Он спасает его! Окружило меня множество злых, как львы рыкающие… Яростные псы окружили меня… Пронзили руки Мои и ноги Мои и все кости Мои пересчитали… С ног до головы нет на Нем живого местечка… Одна сплошная рана… Нет в Нем ни вида, ни величия… мы видели Его и не было в Нем вида, который привлекал бы нас. Мы видели человека, покрытого презрением, самого ничтожного из людей, мужа скорбей, познавшего все слабости… Немощи наши взял Он на себя и понес наши болезни… Он был для нас как прокаженный, осужденный самим Предвечным на позорную смерть… За нас, за наши грехи казненный… Но раны Его излечили нас… Мы согрешили, но наши грехи Всевышний возложил на Него… И Он Сам хотел этого… Не раскрыл уст Своих для защиты… Страдал вместе со злодеями и молился за них…»

— О, Адонаи! — прошептал я. Губы у меня запеклись, словно я путешествовал по безводной пустыне.

— «Тело Мое предал бьющим Меня и не отвратил лица Моего от наносящих Мне пощечины, — продолжал Он. — Я был, как овца, ведомый на заклание…»

Дорога показалась нам совершенно незаметной. Произнеся последние слова, Он вдруг остановился, будто собираясь попрощаться с нами, и мы с удивлением обнаружили, что мы уже в Эммаусе. Он как будто знал о нашем намерении остановиться здесь, Сам же Он собирался идти дальше. Не сговариваясь, мы с Клеопой одновременно вскричали:

— Равви, останься с нами! Мы хотим, чтобы Ты еще многое рассказал нам. Смотри, уже вечер. А утром Ты пойдешь дальше. Останься.

Казалось, Он раздумывал. Мы продолжали Его упрашивать, и, наконец, кивнув головой, Он вошел с нами на постоялый двор. К счастью, там было пусто. Хозяин вынес нам стол под разросшееся фиговое дерево и засуетился, приготовляя ужин. По порозовевшей земле тянулись рыжие тени. С моря дул свежий, резкий, немного порывистый ветер. Вершины холмов, с которых мы спустились, отсвечивали красноватым светом, подобно бревнам в догорающем костре.

— Значит, Он был Мессией? — выговорил Клеопа дрожащими губами.

Вместо ответа Он снова процитировал:

— «Услышат в тот день глухие слова книги, а глаза слепых прозреют. Убогие возвеселятся, нищие возрадуются о Святом Израиле… Искать Меня будут никогда Меня не искавшие — и скажу им: вот Я — так скажу Я народу, никогда ко Мне не взывавшему… И придут ко Мне народы со всех концов земли…»

В сером густеющем воздухе, словно затканном нитями паутины, Его голос неожиданно зазвучал победоносно и радостно. После всех скорбных слов, рисующих кровавую картину, эти слова звучали словно хорал серебряных труб, ударивших в небо триумфальной песнью. Наши сердца забились еще быстрее, еще горячее. Но одновременно мы обеспокоенно взглянули друг на друга. Не требовалось проговаривать наши мысли вслух: это зародилось в наших головах одновременно. Если правдой было все то, что мы наблюдали, да так и не сумели рассмотреть, то какая же участь ждет нас и весь избранный народ, который в слепоте своей не разглядел Обетованного, отверг и распял Его? Ожидание Мессии, затянувшееся на тысячи лет, было делом страшным. Но что сулит нам конец этого ожидания и осознание того, что Мессия пришел, а мы не приняли Его? Что значит: отвергнуть Мессию? Что будет с теми, которые покусились на Сына Всевышнего?

Он, словно угадывая наши мысли, произнес:

— Надо было, чтобы исполнилось написанное в Писании… И оно исполнилось. Сын Человеческий умер, чтобы вы не умерли, и жив, чтобы вы жили. Он должен был так умереть, чтобы каждый из вас мог спастись. Ибо сказал пророк: «Хотя бы грехи ваши были, как пурпур, я сделаю их белее снега…»

Мы сидели в тишине, а ветер над нами шевелил голыми ветвями фигового дерева. Он взял хлеб, который принес нам хозяин, преломил его и протянул каждому из нас по куску… И тогда — Юстус! Это Его движение… Все сразу стало ясно! Я тут же увидел то, чего раньше не заметил: Его пробитые ладони и эта улыбка, единственная в мире, улыбка любви, не знающей границ. О, Юстус, как я тогда начал плакать! Как Симон… Потому что Он, позволив Себя узнать, тотчас исчез… Только что Он был здесь — и вот Его уже нет. Но остался Хлеб, и чаша Вина… и слова… и эта ошеломляющая радость, в которую Он претворил наше отчаяние… О, Юстус, я плачу, когда пишу тебе это… Мы сорвались с места. Солнце село в море, и ночь уже раскинула свой шатер. Нами владела одна всепобеждающая мысль: возвращаться! Возвращаться немедленно, сказать всем, что Он действительно воскрес! На свете не было ничего важнее, чем это известие. Об этом надо было объявить всем и каждому, с крыш кричать — всем…

Проглотив Хлеб, мы выскочили на дорогу. Торопливо, почти бегом взбирались в гору, не чувствуя, что нам не хватает дыхания. Мы не разговаривали, только время от времени восклицали:

— Ты помнишь, где Он это сказал?

— Помню. У меня так забилось сердце…

— Мы чувствовали, Клеопа, мы чувствовали, что это Он.

На небе зажглась первая звезда. Мы двигались то шагом, то снова бегом. Я ни на секунду не вспомнил об опасностях, от которых бежал утром…

Не помнил я о них и тогда, когда добрался до двери дома кожевенника Сафана. Была глубокая ночь, солдат в крепости Антония уже протрубил вторую стражу. Луна медленно двигалась по усыпанному бледными звездами небу, гася их по мере своего приближения к ним. Несколько белых облачков, отчетливо выделяющихся на прозрачном черно–фиолетовом фоне неба, медленно плыли с севера на юг. Трущобы Офела выглядели устрашающим горным ущельем, вместилищем лавинного месива, или городом, превратившимся в груду развалин. Я бежал по извилистым узким улочкам, — раньше я никогда не отважился бы углубиться в них, в особенности ночью, — и весь дрожал от нетерпения. Низкие двери были заперты. Я принялся колотить в них обеими руками. Весть, которую я нес, жгла мне губы живым огнем.

Мне открыли не сразу. За стеной послышался шорох: я догадался, что кто–то испуганно ищет щель, чтобы увидеть, кто стучит. Нетерпение не позволило мне ждать:

— Это я! Никодим! Откройте! Это я! Я принес важное известие! Откройте!

Мне казалось, что они все еще медлят, тогда я отскочил назад в пятно лунного света, лежащего посередине расширяющейся в этом месте улочки, как брошенное зеркало. Я хотел, чтобы меня, наконец, увидели и узнали. Раздался тихий скрежет приоткрывающихся дверей.

— Заходи, равви, — услышал я приглушенный голос Симона Зилота. — Заходи и не кричи! Твой голос может навлечь опасность.

Опасность? Я не чувствовал никакой опасности. Я не боялся. Я быстро протиснулся сквозь узкие двери. За маленьким коридорчиком находилась просторная комната, несомненно служившая сушильней кож, так как в ней стоял резкий запах дубителя и перегнившей щетины. Здесь было полно народу. В блеске полыхающего в очаге огня я увидел сбившихся в кучку Его учеников — всех, кроме Фомы и Иуды, а также Его Мать, Ее сестру, Марфу и Марию, еще каких–то женщин и мужчин, по виду — скромных ремесленников. В эту минуту все лица были обращены ко мне, во всех глазах горела тревога. Мой резкий стук в дверь, видимо, напугал их. Но страх боролся с надеждой услышать известие, которого все подсознательно ждали. Было ясно, что до моего прихода они спорили но так и не пришли к согласию.

— Мы уже знаем про Иосифа… — поспешно сказал Иоанн сын Зеведея.

Я прервал его нетерпеливым жестом. Я понятия не имел, о чем он собирался сказать, для меня не было ничего важнее, чем принесенное мной известие. Я закричал:

— Я видел Его! Я видел Его!

С минуту стояла тишина, потом все заговорили одновременно:

— Видите, и он видел! Но он тоже обманывается! Мириам тоже видела Его! Но матерям часто кажется, что они видят умерших детей! Да не кричите вы так, люди услышат! А я говорю вам, что Он воскрес! Нет, нет, это невозможно! Я видела Его! Я упала Ему в ноги!.. — теперь я различил низкий, почти мужской голос Марии. — У тебя ум помутился от горя, тебе показалось! Мария Его видела, и я тоже Его видел! — загудел Симон. — Я вас уверяю! Симон, тебе показалось, ты совсем обезумел от плача.

— Но я видел Его на самом деле! — закричал я. — Он прошел со мной вместе по дороге много стадий. Он говорил, учил… Послушайте: Он толковал те места Писания, где сказано, что Он именно так должен был страдать ради нашего спасения…