Чародей поневоле - Кристофер Сташеф

Катарина, тяжело дыша, села обратно в свое кресло и судорожно стиснула подлокотники, чтобы не дрожали руки.

— Ты получишь слово лишь тогда, когда я задам тебе вопрос, предатель, — отрезала она. — А до тех пор храни молчание!

— Я не стану хранить молчание! Ты не в силах причинить мне больших страданий, и я выскажу все, что у меня на уме! Ты, подлая королева, твердо решила, что я должен умереть, и тебя уже ничто не остановит! Так убей же меня сейчас! — вскричал он. — Наказание за мятеж — смертная казнь, я знал это еще до того, как поднял восстание. Убей меня и покончим с этим!

Катарина, расслабившись, откинулась на спинку кресла.

— Он сам вынес себе приговор, — сказала она. — По закону страны мятежник должен умереть.

— Закон страны — сама королева, — прогромыхал Бром. — Если она дарует жизнь предателю, то так тому и быть.

Катарина всем телом повернулась к нему, в ужасе уставившись на Брома.

— И ты тоже предаешь меня? Ужель ни один из моих генералов не примет сегодня мою сторону?

— А, кончай с этим! — взорвался Род, вырастая рядом с троном. — Нет, ни один из твоих генералов не поддержит сейчас свою королеву, и, мне кажется, это должно было заставить тебя хоть слегка усомниться в собственной правоте. Но нет, твое упрямство непробиваемо! Тогда к чему устраивать суд? Ты же уже решила, что он умрет!

Род отвернулся и сплюнул.

— Брось, кончай этот судебный фарс! — прорычал он.

— И ты тоже? — ахнула она. — Ты тоже защищаешь предателя, на чьей совести смерть трех тысяч людей?

— Их смерть — твоих рук дело, — прорычал Род. — Благородный человек низкого происхождения лежит бездыханный на этом поле с разрубленным плечом, и птицы клюют его, а все из за чего? Чтобы защитить восседающую на троне своевольную девчонку, не стоящую жизни даже самого последнего нищего! Дитя, которое столь плохо правило, что разожгло пламя восстания!

Катарина съежилась на троне, вся дрожа.

— Умолкни! — выдохнула она. — Разве я подняла мятеж?

— А кто дал знати повод для восстания своими излишне поспешными реформами и чересчур надменным обращением? Повод, Катарина, повод! Без него нет мятежа, а кто, как не королева, дала его?

— Умолкни, ради Бога, умолкни! — Тыльная сторона ее ладони метнулась ко рту, словно гася готовый сорваться крик. — Нельзя так разговаривать с королевой!

Род взглянул сверху вниз на съежившуюся от страха Катарину. Его лицо скривилось от отвращения. Он отвернулся.

— А меня тошнит от всего этого! Даруй им жизнь, дабы больше не лилась сегодня кровь. Пусть живут. Без своих вероломных советников они будут тебе верны. Пусть живут, даруй им всем жизнь. Теперь они усвоили преподанный им урок, даже если ты не усвоила своего.

— Это не может быть правдой! — ахнула Катарина.

— Ты лжешь! — шагнул вперед Туан, положив руку на рукоять меча. — Да, королева дала повод, но не она подняла мятеж!

Катарина бросила на него полный благодарности взгляд.

— Говори правду, — продолжал Туан, — и ты можешь бичевать ее. Но когда ты пытаешься обвинить королеву в том, что она не совершала... — он медленно покачал головой, — я должен заткнуть тебе рот.

Рода так и подмывало плюнуть ему в глаза.

Вместо этого он повернулся к Катарине, которая опять гордо выпрямилась и обрела прежний надменный вид.

— Не забывай, — сказал он, — что королева, не способная держать в узде собственные прихоти, — слабая королева.

Она вновь побледнела.

— Поосторожнее! — рявкнул Туан.

Ярость захлестывала Рода, поднимаясь все выше и выше, но он стоял незыблемо, как скала, покуда та не смела последние преграды в глубинах его души и не отхлынула, оставив после себя ледяное спокойствие и необыкновенную ясность мысли, позволившую ему увидеть, что он должен сделать и почему... и во что это выльется для него самого.

Катарина теперь почти улыбалась, вновь обретя прежнее самодовольство и надменность при виде того, как Род стушевался при угрозе Туана.

— Вам есть еще что сказать, сударь? — спросила она, выпятив челюсть.

— Да, — процедил Род сквозь зубы. — Что же это за королева, если она предает своих подданных?

Ладонь его взлетела и закатила ей пощечину.

Она вскрикнула и откинулась на спинку кресла, а Туан бросился на него, целясь кулаком Роду в челюсть. Род нырнул под удар и сгреб Туана в охапку, крича:

— Векс!

Кулаки Туана молотили по его животу, но Род держался, следя за бегущими к ним генералами. Но Векс подоспел первым.

Род постарался забыть о том, каким милым и чистым пареньком был Туан, и всадил ему колено в пах.

Потом выпустил его и вскочил в седло. В тот же миг Туан упал, захрипев и согнувшись от боли.

Векс развернулся и перепрыгнул через головы подбегавших гвардейцев. Приземлившись, он перешел на галоп. Род услышал, как Катарина выкрикнула имя Туана, и недобро улыбнулся.

И тут его усмешка разорвалась в безмолвном крике, когда волна боли пронзила его раненое плечо.

Обернувшись, он увидел торчавший из плеча кончик арбалетной стрелы.

А за подпрыгивающим плечом, посреди кольца гвардейцев, окруживших трон, Катарина склонилась над все еще корчившимся от боли Туаном, из рук которого выпал арбалет гвардейца.

Когда сгустились сумерки, они с Вексом вернулись на возвышающийся над полем холм, сделав длинный крюк по лесу и полю. При этом они пробрели примерно с милю по руслу ручья, дабы скрыть следы.

Как только Векс выехал на опушку леса, Род буквально вывалился из седла. Доковыляв до большого дерева, он сел, привалившись спиной к стволу, невидимый со стороны поля в тусклом свете опускающихся сумерек.

Род бросил взгляд на пылающие на лугу костры, вслушиваясь в отзвуки пира по случаю победы.

Он вздохнул и вернулся к более насущной проблеме, а именно, к раненому плечу. Он распахнул камзол и осторожно ощупал плечо, которое, несмотря на введенное им на скаку обезболивающее, ныло довольно-таки ощутимо.

Судя по всему, зубчатый наконечник стрелы вонзился между ключицей и суставом, каким-то чудом не задев ни кость, ни артерию.

Слабое дуновение воздуха, подобное взрывной волне от микроскопического взрыва, заставило его поднять глаза, и он увидел склонившуюся над ним Гвендайлон. Из ее глаз ручьем лились слезы.

— Милорд, милорд? Твоя рана опасна?

Род улыбнулся, протянул руку и надолго прижал девушку к себе.

— Значит, не слишком, — произнесла она и, покраснев, отодвинулась. — Ручаюсь, что мой испуг был намного болезненнее твоей раны.

— Ах, малышка, малышка, — Род откинулся назад, баюкая ее здоровой рукой. — Мне было так одиноко во время этой скачки.