Философия права - Георг Вильгельм Фридрих Гегель

отношении к целому, ставилось в зависимость от их мнения и каприза. – Идеализм, составляющий суверенитет, есть то же самое определение, по которому в животном организме так называемые его части суть не части, а члены, органические моменты, и их изоляция, самостоятельное существование есть болезнь (см. Энц. фил. наук, § 293); это – тот же самый принцип, который в абстрактном понятии воли (см. примечание к следующему параграфу) нам встретился в качестве соотносящейся с собою отрицательности и, значит, всеобщности, определяющей себя к единичности (§ 7), всеобщности, в которой всякая особенность и определенность есть нечто снятое: это – абсолютное, само себя определяющее основание. Чтобы постигнуть эту отрицательность, нужно вообще осознать (inne haben) понятие того, что́ представляет собою субстанцию и подлинную субъективность понятия. – Так как суверенитет есть идеальность всех особенных правомочий, то легко впасть в недоразумение, которое на самом деле очень обычно и состоит в том, что суверенитет принимается за голую силу, пустой произвол, и его приравнивают к деспотизму. Но деспотизм означает вообще состояние беззакония, в котором особенная воля как таковая, будь то воля монарха или народа (охлократия), имеет силу закона или, вернее, заменяет собою закон, тогда как суверенитет, напротив, составляет в правовом, конституционном состоянии как раз момент идеальности особенных сфер и функций, означает именно, что каждая такая сфера не есть нечто независимое, самостоятельное в своих целях и способах действия и лишь в себя углубляющееся, а зависима в этих целях и способах действия от определяющей ее цели целого (которую, выражаясь более неопределенно, в общем называют благом государства). Эта идеальность проявляется двояким образом. В состоянии мира особенные сферы и функции продолжают шествовать по пути удовлетворения своих особенных целей, и частью лишь характер бессознательной необходимости вещей приводит к тому, что их своекорыстие переходит в споспешествование взаимному сохранению целого (см. § 183), частью же они снова и снова приводятся к цели целого непосредственным воздействием сверху, благодаря чему они подвергаются ограничению (см. о правительственной власти § 289) и вынуждаются вносить непосредственные вклады в дело этого сохранения. Но в состоянии нужды, будь это внутренняя или внешняя нужда, организм, в состоянии мира существующий в своих особенностях, концентрируется в простом понятии суверенитета, и последнему поручается спасение государства ценою этого, вообще говоря, правомерного момента, и тогда идеализм суверенитета государства достигает присущей ему действительности (см. ниже § 321).

§ 279

2. Этот суверенитет, представляющий собою ближайшим образом только всеобщую мысль об этой идеальности, существует лишь как уверенная в самой себе субъективность и как абстрактное и постольку не имеющее основания самоопределение воли, от которого зависит окончательное решение. Это – индивидуальное в государстве как таковое, и само государство лишь в этом своем индивидуальном есть одно государство. Но субъективность в своей истине есть лишь в качестве субъекта, личность есть лишь в качестве лица, и в государственном устройстве, выросшем и достигшем реальной разумности, каждый из трех моментов понятия обладает своей, для себя действительной, выделившейся формой. Этим абсолютно решающим моментом целого является поэтому не индивидуальность вообще, а один индивидуум, монарх.

Примечание. Имманентное развитие науки, выведение всего ее содержания из простого понятия (а без этого наука не заслуживает, по крайней мере, названия философской науки) обнаруживает ту своеобразную черту, что одно и то же понятие (здесь это понятие – воля), сначала являющееся абстрактным, потому что это – начало, сохраняется, но исключительно лишь само через себя сгущает свои определения и приобретает таким образом конкретное содержание. Так, например, основной момент личности, которая вначале, в непосредственном праве, абстрактна, проходя через свои различные формы субъективности, сам развивал себя, и здесь, в абсолютном праве, в государстве, во вполне конкретной объективности воли, он есть личность государства, его уверенность в самом себе – он есть то последнее, которое снимает все особенности в простой самости, кончает со взвешиванием оснований и противооснований, между которыми всегда можно колебаться, замыкает их посредством «я хочу», и начинает собою всякое действие и действительность. Но истиной, и именно ближайшей, непосредственной истиной личности и субъективности вообще как бесконечного, соотносящего себя с собою, является, далее, лишь лицо, для себя сущий субъект, а для себя сущее есть также непременно одно. Личность государства действительна лишь как лицо, как монарх. Личность служит выражением понятия как такового; лицо вместе с тем содержит в себе его действительность, и лишь с этим определением понятие есть идея, истина. – Так называемое моральное лицо, общество, община, семья, как бы конкретна она ни была, обладает личностью лишь как моментом, который в ней абстрактен; она не достигла в нем истины своего существования; государство же есть именно та целостность, в которой моменты понятия достигают действительности согласно их своеобразной истине. – Все эти определения как сами по себе, так и в их формациях, выяснялись нами на всем протяжении этого нашего сочинения, но здесь мы их снова повторяем, потому что, хотя охотно соглашаются принимать эти определения в их особенных формациях, однако их не узнают и не постигают именно там, где они встречаются в своем истинном положении, не разрозненно, а согласно их истине, т. е. как моменты идеи. – Понятие монарха является поэтому наиболее трудным для рассудка, т. е. для рефлектирующего рассудочного рассмотрения, ибо последнее застревает в разрозненных определениях и потому знает лишь основания, конечные точки зрения и выведение из оснований. Таким образом оно представляет себе достоинство монарха как нечто выводное не только по форме, но и по своему определению; а между тем его понятие, наоборот, состоит в том, что оно есть не выводное, а безусловно начинающее из себя. Ближе всего с этим совпадает представление, которое рассматривает право монарха как нечто, основанное на божественном авторитете, ибо в этом представлении содержится мысль о его безусловности. Но известно, какие недоразумения возникли в связи с этим представлением, и задача философского рассмотрения состоит в том, чтобы именно постичь в понятиях это божественное.

Можно утверждать, что народ суверенен, в том смысле, что по отношению к внешнему миру народ является самостоятельным и составляет собственное государство, например великобританский народ; но английский или шотландский, ирландский или венецианский, генуэзский, цейлонский и т. д. народы уже перестали быть суверенными народами с тех пор, как во главе их перестали стоять собственные государи или самостоятельные высшие правительства. – Поэтому можно также сказать, что суверенитет внутри страны пребывает в народе, если говорят лишь о целом вообще, совершенно так же, как мы выше (§ 277, 278) показали, что государство обладает суверенитетом. Но обычный смысл, в котором в новейшее время стали говорить о суверенитете народа, состоит в том, что этот суверенитет берется как противоположность