«Если», 2002 № 02 - Ллойд Биггл

Шатин долго смотрел на фреску, но перекреститься так, как это сделал вчера Ильин, не посмел. Служба кончилась, иеродьякон отпустил всех. Шатин вышел в утро. Уже рассвело.

— Доброе утро, Всеволод, — позвал брат Артем. — Я видел вас в храме. Спасибо. Ночью приходить труднее.

— На самом деле, — собрался Шатин, — я хотел уже сегодня уехать.

Монах чуть-чуть кивнул, все понимая, и прошел на вчерашнюю аллею. Шатин последовал, хотя с утра на аллее было холодно, тенисто и сыро.

— Скажите… — Шатин пересилил себя: — Брат Артемий. Федор не оставил своих копий?

— Нет, — отрезал монах. — Решительно нет! Невозможно.

— Ни одной архивации? Ни инсталляции?

— Это бы его не спасло! Что толку, когда живы твои копия или клон, а сам ты мертв?

Монах решительно давил кроссовками сброшенные на дорогу листья, и губы у брата Артема были тонкие и почти белые.

— Вы что-нибудь читали, — зашел Шатин, — о клинике Нейропсихологии в Москве? Они лечат застарелые неврозы. У них были попытки сканировать мозг на электронный носитель для анализа состояния психики…

— Я не получаю экспресс-информацию, — отрезал монах, потом помолчал. — Ну и что? Вы не сумеете жить ни на сервере, ни на лазерном диске. Это будет не ваша душа, а одномоментный снимок памяти, привычек и впечатлений. Фотографии не живут.

— Стоило бы попробовать…

— Мне это уже давно не интересно! — напомнил монах.

— …попробовать совместить ваш алгоритм с таким «снимком». Мне эта мысль пришла ночью. Возможно, на носителе разовьется разум, столь близкий к человеческому, что сознание своей конечности не станет для него гибельным. Понимаете? Образ и подобие человека…

Монах резко остановился среди дороги, обернулся к Шатину. Шатин приподнял бровь. Кажется, что-то «зацепило» Ильина.

— Вы в Бога веруете? — вдруг спросил брат Артем.

Шатин напрягся. На некоторые вопросы, если ты все же не глумлив и не циничен, отвечать трудно.

— Вы можете не верить Господу, Его бытие от этого не поколеблется, — твердо сказал монах.

Небо серело. Где-то собирался дождик. Шатин опять не стал спорить с монахом.

— Я не успел, — признал Ильин, — не успел, да и не смог по-человечески полюбить свое создание — образец, эксперимент. А Господь прежде творения любил нас, как отец детей. Я только измучил новую душу, электронного Адама. А Создатель и свободу нам подарил, и меру страданий, чтобы гордыней себя не погубили. Так разве мог мой опытный образец полюбить меня?

— Разве Творцу так нужна любовь твари? — тихо-тихо спросил Шатин.

Монах долго молчал — обиженно или расстроено, не ясно. Стал накрапывать дождичек — меленький, тоненький, как иголочки.

— Прежде всех веков, — выговорил монах медленно, — Господь родил Сына Своего. До сотворения. До всех времен.

— Христа Иисуса? — не понял Шатин. — От девы Марии?

— Воплотился от Пресвятой Богородицы Он уже во времени. А рожден прежде времен.

— От Самого Отца?

Капель дождя на лице Ильин, кажется, и не замечал.

— В Своем Сыне, который Единосущен Ему, Он Сам стал человеком, и пострадал, и, умерев, воскрес. Тот, Который есть Жизнь, Любовь и Добро, вступил в смерть, чтобы та утратила силу и человек приобщился к воскресению. Вы сможете подарить подобное вашему созданию?

Ладонью он вытер с лица капли. Дождик кончался, кажется, он весь прошел стороной. Шатин не стал отвечать на вопросы монаха.

— Я же согрешил, создав живую душу, — попробовал объяснить монах. — Я дозволил ему страдать, но лишил его отвлекающей суеты и усталости от забот, минут покоя и отдохновения. Я не дал Федору надежды на что-то вечное, незыблемое, чего никто у него не отнимет. Теперь я ставлю за упокой Федора свечи, и мне уже почти не делают замечаний.

Дождь ушел в сторону. Серые струи тянулись из серой тучки где-то у горизонта. Выглянуло солнце.

— Смотрите, красота какая! — воскликнул монах.

На востоке широченной дугой стояла радуга. Высокая, сводчатая — вовсе не фрагментик, как часто случается. Надежная толстая дуга, вставшая над полями и пригородами, радуга струилась всеми цветами. Казалось, она была осязаема и в сечении своем кругла и обхвати-ста.

— Я думал, такие только во сне бывают, — оценил Шатин.

— Добрый знак, Всеволод, благословение кому-то, — сказал монах.

— Радуга в память первого Завета стоит. Новый Завет Бога с людьми Христом принесен, Ветхий был с Авраамом, а самый первый с Адамом и Ноем. Плодитесь и размножайтесь, ибо благословенна земля! После очищения земли потопом Господь развернул радугу, благословил жизнь и клялся Собою, что не погубит ее. Жизнь — священна, понимаете? Она — свята, не трогайте ее скверными руками.

Радуга на востоке светилась минуты три, потом принялась светлеть, медленно таять и растворилась в небе.

— Вы мне помогли, — проговорил Шатин. — Спасибо.

— А вот в этом я как раз и сомневаюсь, — вздохнул Ильин. — Впрочем, дай-то Бог. Поезжайте с Богом. Бог знает, что делает…

Шатин скомкал прощание и не посмотрел Ильину в глаза. Уезжая, уже на трассе он в зеркало заднего вида поймал кресты на храмовых куполах.

«Почему они у меня ассоциируются с кладбищем? — подумалось. — Вроде бы знак победы, упразднения смерти…» Вспомнилось, как на полуночнице пели монахи про Христа: «Света от Света, Бога истинна от Бога истинна», «нашего ради спасения сшедшего с небес… и вочеловечшегося». Впрочем, к чему это вспомнилось — не ясно.

К концу дня Шатин уже подъезжал к Красногорску. Мелькнула мысль не сворачивать на МКАД, к Зеленограду, а прямо сегодня съездить в Москву, побеседовать. Хотя нет: сегодня воскресенье, вряд ли кто работает.

В иные дни работали…

День. Лабораторный зал. Люминесцентный свет. Поставили свет хорошо: он выделял каждый штрих на пластиковой панели серверов и каждый сантиметр кабелей. Датчики, клеммы, электроды, прижатые к вискам и лысеющему темени Шатина, почти не давали тени. Шатин полулежал в кресле. Изредка с блоков аппаратуры отблескивали лейблы клиники нейропсихологии.

«Свет от Света. Бог от Бога. Создатель Вселенной, галактик и атомов стал человеком, чтобы подарить людям жизнь и показать, что дар этот — не обман и не игрушка. Ум от ума. Мысль от мысли. Мой образ и подобие заживет высокоточной, гиперчастотной жизнью, и я, воплощенный в нем, привнесу в него и что-то человеческое. Или стыд от стыда? Прах от праха? Или родится микросхемный организм, с терагерцовой частотой жующий человеческие комплексы, мелкие грешки, грошовые досады и обиды? Миллиарды лет тайной заносчивости, неудовлетворенности, придирчивости… Я человек, я не Бог, это Он — совершенен. Что? И такая жизнь свята? Ущербная, на процессорах. Но ведь освятил же Он жизнь, какова б ни была она».