Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Действительно, если мы в общих чертах согласимся с потебнианской мыслью о единстве генерации и объективации мысли с помощью слова, то сразу возникает несколько чрезвычайно важных вопросов. Что понимается под «мыслью»? Идет ли речь об интенции на совершение мыслительного акта, об уже начавшемся мышлении и его процессуальной стороне, о формах объективации и закрепления результатов мышления, о формах трансляции мышления в социуме? Совершенно ясно, что в каждом случае соотношение сознания, мышления и языка будет иным. Но что понимается под «словом»? Идет ли речь о достаточно обычной для XIX – начала XX века метонимии, когда «слово» обозначает и «язык», и «речь»? Ведь в зависимости от ответа на этот вопрос, очень многое должно измениться в трактовке роли этого самого «слова».
Следует заметить, что у Потебни, как, впрочем, и у Гумбольдта, и у Штайнталя, и у Лацаруса и Лотце, к работам которых он неоднократно обращается, «слово» обозначает то «язык» (или «речь» – это различение еще не полностью терминологизировано), то относится действительно к «словам», т.е. к членораздельности речи, к наличию в речевом мышлении дискретных единиц, связанных с теми или иными словами, к номинативным механизмам речевой деятельности.
Все это весьма непосредственно сказалось на потебнианской трактовке роли «слова» в осуществлении мышления. Пытаясь выяснить, что в сознании идет от языка, а что «происходит в нас самих», т.е. до слова, Потебня предлагает небольшой мысленный эксперимент: нужно прочесть или проговорить некоторую фразу и спросить себя по поводу каждого слова, дано ли оно непосредственным чувственным восприятием или нет. По его мнению, мы легко убедимся, что
«в нашем внутреннем мире – том мире, который каждый из нас носит в себе, – лишь самое незначительное количество комплексов находится в непосредственной связи с чувственными впечатлениями»[681].
Предположим, мы анализируем предложение «Черная птица летит». То обстоятельство, отмечает Потебня, что мы выделяем эту птицу на том фоне, на котором она является, обусловлено «до известной степени чувственным восприятием», но те связки, которые выделяем в предложении и суждении между отдельными компонентами, «связки впечатлений», даются уже языком.
В этом рассуждении обращает на себя внимание стремление найти достаточно четкие корреляции между чувственными образами и словами, осуществляющиеся без отчетливого понимания многоуровневости, полиморфности и гетерогенности всего сознания и речевого мышления в частности. Чувствуя, что интроспективная методология не может отделить в сознании то, что обусловлено чувственными впечатлениями, от того, что привносится словом, Потебня приходит к обсуждению вопроса о роли внутренней формы в этом процессе. Приводя многочисленные примеры того, как при возникновении какого-либо слова в разных языках фиксировались разные признаки одного и того же явления, Потебня указывает, что в таких случаях происходит расчленение единого чувственного образа на отдельные его признаки и закрепление их во внутренней форме слова.
Однако совершенно ясно, что, во-первых, к образованию внутренней формы слова не сводится участие «слова» в работе сознания, и, во-вторых, сам факт моделирования, отображения языком чувственных впечатлений требует, в свою очередь, обоснования: почему и как это возможно и как все это соотносится с работой целостного механизма сознания. В XIX веке эта концептуальная провинция только начинала обживаться теоретиками и соответствующие вопросы не могли даже быть в эксплицитном виде поставлены. Поэтому для нас важно подчеркнуть, что, с одной стороны, у Потебни мы находим попытки ответить на такие вопросы, которые диктовались всей логикой развития науки о сознании и языке, с другой же, все эти вопросы еще не могли быть сформулированы в такой форме, которая позволила бы дать на них адекватные ответы.
Это очень наглядно выступает при трактовке Потебней проблемы понимания, которое, по его определению, есть
«акт особенного рода превращения мысли в нас самих по поводу высказанной другими мысли»[682].
Потебня неоднократно возвращается к идее о том, что понимание всегда включает в себя момент непонимания в силу целого ряда факторов. Прежде всего потому, что значение, знание, мысль не содержится в самом слове, в речи:
«Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли. Таким образом, понимание в смысле передачи невозможно»[683].
Или же:
«Думать при произнесении известного слова то же самое, что думает другой, значило бы перестать быть самим собой; поэтому понимание в смысле тождества мысли говорящего и слушающего есть иллюзия, в которой действительным оказывается только некоторое сходство, аналогичность между ними, объясняемые сходством других сторон человеческой природы»[684].
Итак, понимание есть непонимание. Вернее, отмечает Потебня, существует некоторое, очень небольшое пространство, на котором совпадает содержание сознаний участников общения:
«Меньше всего различия в звуке и представлении, и когда я говорю и меня некто слушает, то мы сходимся с ним только в этом одном пункте».
Потебня предлагает для процесса понимания двух сознаний в коммуникативном акте такой модельный образ: они предстают как два конуса, «сходящихся остриями и в остальных частях своих не совпадающих»[685].
Вместе с тем, Потебня, считая, что «перенесение содержания из одной головы в другую невозможно», а любой знак, будь то слово, изображение, музыкальный звук, «служит средством преобразования другого самостоятельного содержания, находящегося в мысли понимающего»[686], полагает, что данный знак, хотя и не уравнивает содержание этих «замкнутых в себе личностей», но все же в процессе понимания происходит «уравнивание содержания таких личностей и их гармоническое взаимо-настроение»[687].
Целиком в духе идей XIX века Потебня объясняет момент понимания частичным совпадением образов и представлений в сознании общающихся, а непонимание тем, что
«язык есть средство, или, лучше, система средств видоизменения или создания мысли»[688].
Однако здесь неизвестное объясняется через неизвестное: гумбольдтовско-потебнианская идея об активной роли языка в преобразовании и создании мысли требует объяснения того, как образные, эмоциональные и ценностные структуры сознания соединяются со словом. Ведь знак и эмоционально-образная сфера в значительной степени разноприродные сущности, что, несомненно, понимал Потебня. Поэтому он говорит, что знак только возбуждает в другом сознании те или иные образы или мысли, но не содержит их
