Все случилось летом - Эвалд Вилкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересней стало, когда Арк опять затянул песню про белую лилию в омуте. Но теперь, как ни странно, ему подпевал отец, и это было ужасно потешно, потому что каждый тянул на свой лад. О белой лилии Мика готов был слушать всю ночь, но так как рано или поздно всему приходит конец, пришел конец и песне, да и бутылка была пуста. На этот раз отец простился по-настоящему, и Мика уже за дверью разглядел, как Арк тяжело сел на стул, провожая их невеселым взглядом.
На улице уже зажглись фонари, и окна домов тоже светились. По обеим сторонам тротуара тянулись высокие сугробы, проход был узкий, и отцу с сыном приходилось уступать дорогу прохожим. Мика шагал то впереди отца, то сзади. Когда ему удалось пристроиться рядом, отец спросил:
— Ты куда это запропастился? Я уже начал волноваться, думал, с тобой что-то случилось.
— Я очень торопился, — ответил Мика, — только у меня медленно получалось.
— Страшный ты растяпа, Мика. Все-то у тебя получается не так, как надо.
Мика сунул руку в карман отцовского пальто, так было удобней идти.
— Папа, ты сам учил меня не употреблять таких слов — «страшила» и «страшный».
— Вот видишь, Мика, насколько заразительны твои дурные привычки. Как же нам быть?
— Что ж теперь делать, жить-то надо, — серьезно ответил Мика, про себя подумав, что присказку эту он перенял от Тедиса, а Тедис, наверно, от своей бранчливой мамы.
Подойдя к дому, Мика вынул руку из отцовского кармана. В голове теснилось множество мыслей, и он спросил:
— Папа, а кто дяде Арку в бане потрет спину?
— Кого-нибудь попросит. А что?
— Все-таки у него было очень жутко.
Отец не ответил, только на мгновение прижал к себе сына. А Мика все расспрашивал:
— А если бы я не сходил к дяде Арку, а застрял по дороге с Дацей или Бегемотом, ты бы очень рассердился?
— Очень.
— А дядя Арк давно позабыл, что я угодил в него снежком. Насилу вспомнил. И ему совсем было не нужно, чтобы я пришел просить прощения.
— Возможно, Мика, ему и не нужно. Но прежде всего это нужно было тебе. Понимаешь?
Мика ответил, что понимает, и в тот момент ему действительно казалось, что он понимает, но позже, когда они стали подниматься по лестнице, он совершенно отчетливо осознал, что ничего не понимает. Он ступал через одну и, сразу через две ступеньки, словно ожидая, что это внесет какую-то ясность, но тут отец на него заругался, сказал, что так можно упасть, сломать ногу. А Мика все думал, как же это так получается, что посещение Арка нужно было прежде всего ему, Мике, хотя он никакой пользы от этого не получил, только почувствовал страх, который так трудно было побороть. Правда, теперь у него хорошее настроение, оттого что все позади. И если кто-то тут выиграл, так это отец, потому что он вместе с Арком выпил вино и спел песню про белую лилию.
Мама уже вернулась с работы и накрывала на стол. Она потянула носом воздух и подозрительно спросила отца:
— Что-то странно от тебя попахивает?
— Мы были у дяди Арка, — не выдержав, сообщил с гордостью Мика.
— Тогда все ясно, — сказала мать. — Только не понимаю, зачем ребенка надо было брать с собой.
— Я пошел к нему первый, а потом за мной пришел папа, — объяснил Мика.
Когда все уселись за стол, мать продолжала расспросы:
— Что же ты так долго делал у Арка, если папе пришлось идти тебя разыскивать? И как с уроками? Наверное, опять не выучил!
Мика низко-низко склонил голову над тарелкой, чуть нос не окунул в суп. А отец сказал:
— Нам надо было уладить одно важное дело. Совершенно безотлагательное.
Мать недоверчиво оглядела одного, другого и покачала головой. Мика покосился на отца и зажмурил один глаз. Отец тоже подмигнул и еще чуть-чуть повел ухом — теперь у них был свой секрет, которого мама не знала. И Мика попробовал шевельнуть ухом, но у него ничего не получилось. Проще было выучить десяток стихотворений, чем научиться пошевеливать ухом, как это умел его папа. Мика как-то два часа подряд провертелся перед зеркалом, упражняясь, и все впустую.
Перед тем, как лечь спать, он трижды прочитал стихи, и ему показалось, что выучил. Но когда залез под одеяло, смог припомнить только две строчки. Перед глазами стоял Арк с растрепанными рыжими волосами, злыми глазами и пел песню: «Белая лилия в омуте-е…»
Мика сообразил, что это уже начинается сон, но ничего не мог с собой поделать: ни задержать сон, ни изменить его. Он еще только подумал, что и завтра ждет его тяжелый день, потому что стихи он все-таки не выучил, а потом пустился в сон, как в далекое и прекрасное плавание.
1967
НЕЗНАКОМКА
Во второй половине июня ночи самые короткие, и человек о ту пору, пережив весеннее бездумье и как бы оглядевшись вокруг, с грустью отметит, что дни неудержимо катятся к осени. Те ночи так хороши! В южной части неба светит чуть кособокий месяц, вечерняя звезда мало-помалу склоняется к горизонту, по северной окраине разливаются алые, оранжевые зори, освещая путь солнцу к каким-то неведомым странам, а сверху надо всем раскинулся просторный купол из хрупкой синевы, беспредельной и вечной.
В одну из таких ночей, примерно в то время, когда в Риге закрываются рестораны, к троллейбусной остановке, что напротив главного входа в центральный универмаг, подошел Микель Рийкурис. На вид ему можно было дать что-нибудь между сорока и пятьюдесятью. Был он худощав, одет в довольно поношенный серый костюм, шел не торопясь. Был слегка навеселе после возлияний в дружеском кругу. Походя что-то бурчал себе под нос, но по тому бурчанию трудно было определить его настроение — сердит ли он, весел, приуныл или опечален, а может, всего-навсего устал. Уже подойдя к остановке, он несколько слов произнес отчетливо, так что их расслышала женщина, в ожидании троллейбуса стоявшая в парадном большого дома.
— Бифштекс — котлета, шницель — тоже котлета, котлета — опять же, выходит, котлета… Что за чушь, хотел бы я знать! — бубнил он.
Женщина ровным счетом ничего не поняла,
