Банда 2 - Виктор Пронин

— Я к вам, Леонард Леонидович, — пробормотал Халандовский из темноты своего преступного угла.

— Вы? — Анцыферов остановился на секунду, узнал директора гастронома, узнал все-таки. Вскинул удивленно брови, осматривая Халандовского с головы до ног.

— Что у вас?

— Хотел вот зайти...

— Ко мне? — спросил Анцыферов, удаляясь.

— Да, ведь мы договаривались...

— С вами? — Анцыферов остановился, подумал, обернулся. — Минут через пятнадцать. Вас пригласят, — и скрылся за дверью, обитой клеенкой, под которую напихали чего-то мягкого.

Халандовский опустился на свое еще не остывшее место с чувством облегчения. Сердце его колотилось, на лбу выступил пот. Он был даже счастлив оттого, что Анцыферов не сразу потащил его в кабинет, а дал передышку. Халандовский нашел взглядом своего утреннего гостя, тот подмигнул ему, — все, дескать, в порядке. Он все слышал. Халандовский поднялся и направился за угол, к туалетам. Утренний гость шел следом.

— У вас все в порядке? — спросил он мимоходом, ковыряясь в ширинке.

— Вроде... А у вас?

— И у нас. Вы напрасно так волнуетесь... На расстоянии видно. Это настораживает. Знаете, для него это такие будни, такие будни... Уже сегодня несколько человек проделали то, что вы только собираетесь.

— Не может быть! — удивился Халандовский.

— Уверяю вас, — человек звонко застегнул молнию ширинки и первым вышел из туалета.

Потоптавшись, вышел вслед за ним и Халандовский. Ему стало легче. Действительно, стоит ли так волноваться, если здесь у каждого в кармане такой же пакет, как и у него, только не меченный... Халандовский вернулся к своему месту, втиснулся в угол и замер. Опять мимо пронесся Анцыферов и, не выдержав напряженного взгляда Халандовского, бросил на ходу:

— Помню, помню...

И наконец наступил решающий момент — из дверей приемной выглянула секретарша и, ни на кого не глядя, никого не видя, произнесла в коридорное пространство:

— Халандовский, зайдите!

Халандовский громоздко поднялся, грохоча плащом выбрался из своего угла и шагнул к приемной, остро ощутив возникшее за его спиной движение — спрятал газету утренний гость, несколько человек, оторвавшись от своих бумаг, переместились поближе к двери приемной, где-то в толпе возникло и исчезло бледное лицо Пафнутьева. Ага, злорадно подумал Халандовский, и тебе нелегко это дается, как я понял, такие вещи никому легко не даются.

— Может быть, вы разденетесь? — спросила секретарша, с подозрением окидывая взглядом его ссохшийся плащ, который скрежеща заглушал все звуки в приемной.

— Да нет, чего уж там... Я на минутку, — ответил Халандовский вовремя вспомнив, что как раз в кармане плаща у пего лежал пакет с пятью миллионами.

— Как хотите, — передернула плечами секретарша.

— Я могу зайти?

— Конечно. Леонард Леонидович ждет вас. Халандовский кивнул, благодаря, подошел к обитой дерматином двери, осторожно приоткрыл ее, но за ней оказалась еще одна и он, поколебавшись, шагнул в темноту тамбура. Там повозился, нащупал ручку следующей двери, открыл ее и ему тут же ударил в глаза сильный свет солнечного дня. Анцыферов сидел за столом прямой, подтянутый, во взгляде его была озабоченность и еле заметное нетерпение. Не говоря ни слова, он махнул рукой в сторону стула. Присаживайся, дескать. Халандовский опять благодарно кивнул, сглотнул от волнения слюну.

— Слушаю вас! — сказал Анцыферов напористо. — Я, честно говоря, вас сразу и не узнал... Богатым будете!

— Откуда, Леонард Леонидович... Обложили меня, со всех сторон обложили. Вздохнуть не дают!

— Кто же это с вами так? — насмешливо спросил Анцыферов.

— А! — Халандовский понимал, что жаловаться на кого-то нельзя, хуже будет. — Представляете, мой магазин на аукцион выставляют! При живом-то директоре, при коллективе...

— Простите! Вы же там все проворовались! Как же с вами еще поступать! Пусть аукцион снимет с вашего заведения грех обмана.

— Леонард Леонидович, — простонал Халандовский, — вы же знаете, что это не так! Вы же знаете! Зачем мне воровать в собственном магазине? Зачем мне кого-то обвешивать, если я сам по доброй своей воле могу установить любую цену на товар? Зачем?

— Вы сделали то, о чем мы договаривались?

— Не берет, — Халандовский развел руками. — Я и так, и эдак... Не новичок, слава Богу, в этом деле, знаю как... Не берет. Какой-то он у вас недоделанный.

— Этого у него не отнимешь, — усмехнулся Анцыферов. — Сколько вы ему предлагали?

— Штуку.

— Маловато по нынешним временам... Поскупились, Аркадий Яковлевич.

— Да нет, чего уж там... Мне ли скупиться... Боялся вспугнуть его хорошей суммой. Прямо сказал — для раскачки даю, в качестве аванса... Я вот что подумал, Леонард Леонидович... Да тот ли это человек? Ну, возьмет, ну, не возьмет... Какая разница? Ведь не сделает ничего!

— Ну, почему... Вы его недооцениваете. Он вполне в силах погасить дело, которое на вас уже заведено.., Обвес, обсчет, обман...

— Погасит! Если вы позволите ему это сделать... Я так понимаю.

— Ну, мы бы с ним уж сговорились как-нибудь, — по лицу Анцыферова промелькнула блудливая улыбка.

— А может быть нам лучше с вами договориться, Леонард Леонидович? Ну, не могу я с ним столковаться... Давайте, не будем впутывать в наши отношения этого Пафнутьева! Все решаете вы, а не он... А за мной, как говорится, не заржавеет, вы это знаете, — Халандовский решил, что более удобного :случая в разговоре не представится и загрохотал, загрохотал своим плащом, вынимая из кармана замусоленный газетный сверток, пересыпанный невидимым порошком, который светится в каких-то там лучах, который уличает и служит доказательством для любого суда. Положив сверток Анцыферову на стол, Халандовский легким движением сдвинул его к середине стола, поближе к прокурору.

Анцыферов молчал, усмешливо глядя на Халандовского. И тот остро поймал момент, все-таки громадный опыт взяткодателя и взяткополучателя помог, выручил его в очередной раз. Он безошибочно понял смысл этой заминки, вроде бы колебания, когда Анцыферов еще не взял сверток, и, может быть, вообще не возьмет при нем, но и не отверг, не швырнул деньги ему в лицо, а только усмехнулся, причем, так неопределенно усмехнулся, что эту его усмешечку можно истолковать как угодно — от откровенно презрительной до искренне благодарной, от снисходительной до заискивающей. Да, и заискивающие улыбки бывают у высокого начальства, когда общаются они с людьми денежными, готовыми к расходам. И эту его улыбочку, усмешечку, ухмылочку усек, распознал Халандовский и тут же сообразил, что ему делать — требовалась дымовая завеса словесной шелухи, которая бы оттянула момент, позволила бы Анцыферову помолчать некоторое время и снять, погасить неловкий момент, который всегда возникает при даче взяток, как бы часто они ни давались. И Халандовский бесстрашно перебил Анцыферова, который тоже хотел погасить неловкую паузу, перебил своими пустыми и жалкими воплями, лживыми стенаниями, подлыми словами, которые при всем при том были совершенно искренними и Анцыферов не мог этой искренности не почувствовать. Что его и погубило в конце концов. Да, искренность не только спасает, она с неменьшим успехом может и погубить.

— Прохожу сейчас мимо своего магазина — сердце щемит, Леонард Леонидович, верите? Щемит сердце, — Халандовский смотрел на прокурора большими глазами и настоящая боль светилась в них. — Ну, сросся я с ним, с этим поганым гастрономом, ну, сроднился! Как дальше жить? Это же по живому резать, Леонард Леонидович!

Анцыферов смотрел на Халандовского с улыбкой, которая все более напоминала соболезнующую. Свертка он не брал, но и не отодвигал от себя, он просто его как бы и не видел.

— Леонард Леонидович! — Халандовский, старый притвора и кривляка, прижал пухлые свои ладони к груди и посмотрел на прокурора таким взглядом, столько беспредельного горя было в его черных с поволокой глазах, что у кого угодно сердце сжалось бы от боли.

— Я все понял, Аркадий Яковлевич, — Анцыферов задумчиво посмотрел в окно, а когда повернулся к Халандовскому, того на месте не оказалось — пятясь, пятясь он уже приближался к двери.

— Я зайду к вам как-нибудь, Леонард Леонидович?

— Загляните, — благосклонно кивнул Анцыферов. — Выясню все, что касается вашего заведения... Сейчас я не готов говорить предметно.

— Спасибо, Леонард Леонидович, — и Халандовский, прогрохотав напоследок пересохшим своим прорезиновым плащом, скрылся за дверью. И услышал, услышал за своей спиной осторожный воровской бумажный Шелест — взял, все-таки взял Анцыферов газетный сверток. Но был он так отвратен, так некрасив и замусолен, что Анцыферов, нарядный, красивый и весь из себя возвышенный, физически не мог положить в стол, в карман этот ужасный сверток. И содрав с него газету, перемазав при этом себе пальцы светящимся порошком, скомкав, и опять осыпав себя порошком, бросил газетный ком в корзину, а плотную пачку пятидесятитысячных купюр опустил в карман пиджака. Впрочем, этого Халандовский утверждать уже не мог, да и не имело никакого значения ни для его судьбы, ни для судьбы прокурора, бросил ли тот деньги в ящик стола, опустил ли их в карман, отнес ли для пущей сохранности в сейф-Все это не имело никакого значения, потому что начиная с этой секунды заработал механизм, запущенный коварным Пафнутьевым.