Столыпин - Аркадий Савеличев

– Я тоже, как тот студент, арестован?

– Его ждет петля. Пули террорист не достоин. А ведь вы-то в генеральском звании?

– Н-да… Хоть за пулю спасибо! Но все-таки спросите студиоза на допросе: что плохого ему сделал Столыпин?

– Будто они знают! Петр Аркадьевич, не пачкайте вы руки. Лучше в черное мазаться нам…

А где оно – черное, белое? Этого не разумели даже такие умнейшие люди, как бывший террорист и нынешний редактор «Московских ведомостей» Лев Тихомиров. Оставив генерала Герасимова разбираться – кто закрыл ни в чем не повинное Недреманное око, Столыпин уже дома, после рюмки коньяку, читал откровения этого перебежчика. Не газетная статья, а личное письмо. В газете нужно сдерживать себя, но чего сдерживаться в письме?..

«Россия составляет нацию и государство – великие по задаткам и средствам, но она окружена также великими опасностями. Она создана русскими и держится только русскими. Только русская сила приводит остальные племена к некоторой солидарности между собой и с империей, между тем мы имеем огромное нерусское население, в том числе такое разлагающее и антигосударственное, как евреи. Другие племена, непосредственно за границей нашей, на огромные пространства входят в чужие государства, иные из которых считают своим настоящим отечеством. Мы должны постоянно держаться во всем престиже силы. Малейшее ослабление угрожает нам осложнениями, отложениями… Внутри страны все также держится русскими. Сильнейшие из прочих племен чужды нашего патриотизма. Они и между собой вечно в раздорах, а против господства русских склонны бунтовать. Элемент единения, общая скрепа – это мы, русские. Без нас империя рассыплется, и сами эти многоплеменники пропадут. Нам приходится, таким образом, помнить свою миссию и поддерживать условия нашей силы. Нам должно помнить, что наше господство есть дело не просто национального эгоизма, а мировой долг. Мы занимаем пост, необходимый для всех. Но для сохранения этого поста нам необходима Единоличная Верховная власть, то есть Царь, не как украшение фронтона, а как действительная государственная сила.

Никакими комбинациями народного представительства или избирательных законов нельзя обеспечить верховенства русских. Себя должно понимать. Как народ существенно государственный, русские не годятся для мелочной политической борьбы: они умеют вести политику оптом, а не в розницу, в отличие от поляков, евреев и т. п. Задачи верховенства такого народа (как было у римлян) достижимы лишь Единоличной Верховной властью, осуществляющей его идеалы. С такой властью мы становимся сильнее и искуснее всех, ибо никакие поляки или евреи не сравнятся с русскими в способности к дисциплине и сплочению около Единоличной власти, облеченной нравственным характером.

Не имея же центра единения, русский народ растеривается, и его начинают забивать партикуляристические народности. Историческая практика создала Верховную власть по русскому характеру. Русский народ вырастил себе Царя, союзного с Церковью. С 1906 года то, что свойственно народу, подорвано, и его заставляют жить так, как он не умеет и не хочет. Это несомненно огромная конституционная ошибка, ибо каковы бы ни были теоретические предпочтения, практический государственный разум требует учреждений, способных с характером народа и общими условиями его верховенства. Нарушив это, 1906 год отнял у нас то, без чего империя не может существовать, – возможность моментального создания диктатуры. Такая возможность давалась прежде наличностью Царя, имеющего право вступаться в дела со всей неограниченностью Верховной власти. Одно только сознание возможности моментального сосредоточения наполняло русских уверенностью в своей силе, а соперникам нашим внушало опасения и страх. Теперь это отнято. А без нашей бодрости некому сдерживать в единении остальные племена.

…Этот строй во всяком случае уничтожится. Но неужели ждать для этого революции и, может быть, внешних разгромов? Не лучше ли сделать перестройку, пока это можно производить спокойно, хладнокровно, обдуманно? Не лучше ли сделать это при государственном человеке, который предан и Царю, и идее народного представительства?

Ведь если развал этого строя произойдет при иных условиях, мы наверное будем качаться между революцией и реакцией, и в обоих случаях вместо создания реформы будем только до конца растрачивать силы во взаимных междоусобицах, и чем это кончится – Господь весть.

Ваше высокопревосходительство не несете ответственности по созданию Конституции 1906 года. Но вы ее всеми силами поддерживали, упорствуя до конца испытать средства вырастить на этих основах нечто доброе. Позвольте высказать без несвоевременных стеснений, что именно Вам надлежало бы посвятить хоть половину этих сил на то, чтобы избавить Россию от доказанно вредных и опасных последствий этой неудачной Конституции».

После Толстого никто с ним столь откровенно не разговаривал. Но Тихомиров не понимал, что ломится в уже открытые Столыпиным двери. За всеми его рассуждениями о национальной политике стояла давняя, еще вынесенная из Западного края мысль: «А не лучше ли, раз уж так, дать полякам независимость?»

Да, пусть они сами разбираются со своими историческими сожителями – литовцами и евреями. Истинно гласит русская пословица: баба с возу – кобыле легче! Он боялся до поры до времени открыто высказывать эту мысль, но ясно понимал: российский воз перегружен. Россия – не Англия, которая зверствует в своих колониях вроде Индии. Россия пытается объединить, воссоединить соседей; они имеют даже больше прав, чем русское население. У Польши, как и у Финляндии, своя конституция, более либеральная, чем в России. А что в итоге? Финляндия стала прибежищем и кормушкой для большевиков-меньшевиков и откровенных смутьянов и поставщик смутьянов. Евреев и литовцев она отнюдь не успокаивает и не привечает. А науськивает их на Россию.

Еще на первых порах он намеревался разом разрубить этот гордиев узел. Начинать следовало с евреев – предоставить им равные права со всеми. «Из противников они обратятся в наших союзников и помогут в борьбе с польским самоуправством, – убеждал он на заседании Совета Министров своих коллег. – Прошу высказаться всех. Под протокол». Министры тогда поддержали своего премьера. Окрыленный успехом, он отвез запротоколированный журнал Совета Министров государю.

Журнал несказанно долго пылился на столе у Николая II… и вернулся с характерной запиской:

«Петр Аркадьевич,

возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу неутвержденным.

Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нем.

Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям…

Николай».

Мол, делайте что хотите, только оставьте меня в покое!

А как «делать» такое дело без царя – никто не знал. Решили – есть русское «авось…»

Авось, как-нибудь да обойдется. Революция 1905 года, зажженная в общем-то инородцами, подавлена, и русский народ вроде бы одумался, сам собой утихомирился. Хотя очередная гроза снова собирается. В наплывающих с Запада тучах то здесь, то там посверкивают молнии. Министру внутренних дел – да этого не знать! И что же?.. Все закрывают глаза и делают вид, что ничего такого нет… да и в прошлом-то не бывало! Окружение царя более занято гемофилией наследника Алексея и бесовскими молитвами «лекаря» Распутина, когда уж там о наплывавшей очередной грозе думать!

Сейчас Столыпин со стыдом вспоминал, как они с Герасимовым готовили поездку Николая II на 200-летие Полтавской битвы. В подкрепление к гласным полицейским он отдал тогда им даже Недреманное око, сам оставшись без надежной охраны. Два полковника – тогда Герасимов не был еще генералом – прочистили, истинно как дворники, все пути следования царя, все возможные остановки и задержки. Были высланы или рассажены по кутузкам все подозрительные личности. Проверены не только встречные-поперечные поезда – многие загнаны в дальние тупики. Чтоб не пересекались с царским поездом. Столыпин с легкой душой шел к Николаю. Не вдаваясь в подробности, коротко доложил:

– Ваше величество! Все революционные угли потушены, новые пока не возгорятся. Вы можете спокойно ехать в Полтаву. Я как гарант вместе с вами. До Полтавы и Киева.

Под впечатлением ли каких-то семейных неурядиц, царь досадливо отмахнулся:

– Угли? Революции? Да и была ли какая-то революция? Беспорядки, устроенные по недосмотру властей. Будь у власти более смелые и энергичные люди, вообще бы ничего не сказалось. Что вы меня всегда стращаете?