Год рождения 1921 - Карел Птачник

Всхлипывая, он повалился на траву и зарыдал. Товарищи подняли его, как ребенка, и посадили на возок.

— Разувайся, — сказал Кованда. — И не реви, зануда. В Праге я куплю тебе такие очки, что будешь видеть с Градчан до самого Эссена. И придет же в голову умирать в такое время. До дома рукой подать. Там небось для нас уже варят кофе.

Карел позвал вернувшихся Оту и Цимбала и послал их в дозор, вслед Ирке и Фере. Рота выстроилась, и Карел с Липинским повели ее.

— Пойдем дальше, товарищи, — сказал Карел. — Липинский утром заглядывал в карту капитана и говорит, что отсюда уже недалеко до границы. Правда, это не значит, что опасность уже миновала и мы не нарвемся на немецкий отряд. Для такого случая Липинский раздобыл фельдфебельские петлицы. Мы будем идти всю ночь, а если сможем, то и весь завтрашний день. А возможно, завтра удастся точно выяснить, где мы находимся.

Рота выступила в поход, а Кованда слегка стегнул кобылу.

— Н-но, старая! — крикнул он. — Придется тебе снова немножко получиться по-чешски. Впрочем, мы с тобой находили общий язык, когда служили вместе.

Дорога круто поднималась в гору, и парням пришлось помочь лошади вытянуть возок. Это оказалось нелегко. Колеса дребезжали по камням. Вскоре дорога кончилась, и только узкая тропинка извивалась среди деревьев. Пришлось выпрячь лошадь и разделить поклажу поровну между всеми. Станду посадили верхом.

— Едешь, как генерал! — усмехнулся Кованда и взял кобылу под уздцы. — Ты небось и не думал, что заявишься домой в таком шикарном виде.

Они достигли вершины холма. Тропинка, обогнув просеки, пошла под гору.

— Кабы выглянуло солнышко да рассеялся туман, наш родной чешский край уже сейчас был бы виден, как на ладони, — вздохнул Кованда.

3

Всю ночь Олин искал Кизера и его дружков в кустах, на склонах холмов, и тихо окликал их по именам. Боязнь совсем потерять их из виду заставляла его лазить вверх и вниз по косогору, откуда они в паническом бегстве катились вниз, спасаясь от погони. Олин смутно надеялся, что капитан, Бент и Нитрибит вернутся, чтобы предпринять что-нибудь против ненавистных чехов. Всю ночь ему не давала покоя мысль, что, будь у него пистолет, он прокрался бы за марширующей ротой и из засады застрелил бы Карела и Кованду. Болели разбитые губы, но всего больше Олина мучили уязвленное самолюбие и злоба.

Ни разу он не пожалел о том, что товарищи изгнали его из своей среды, отказав ему в возвращении на родину. Это ему было безразлично, в Чехию Олина не тянуло. Слово «родина» было для него пустым звуком, не находившим отклика в сердце, он не мечтал о ней, как эти тупицы, которые в последнее время только о ней и говорили.

Олин часто посмеивался над ними.

— Почему вас туда тянет? — говорил он. — Что у вас там? Родители? Девушка? Места, где вы росли? Но ведь вы взрослые люди, а родители — это обуза для того, кто хочет строить жизнь на свой лад. А хорошенькие девушки найдутся в любой стране. Кстати говоря, многие из вас нашли их в Германии. Для человека дом там, где его кормят. А у нас на родине негде размахнуться, страна маленькая, возможности были и останутся скудными. Для нас, молодых, весь мир — родина. Чего ж вам еще, дурачкам, нужно?

Ему не отвечали, и он был уверен, что ребятам нечего сказать, что они робеют перед ним и признают силу его доводов.

«Я мог бы переубедить их», — думал Олин.

О том, что он не прав, что поступает нечестно, Олину и в голову не приходило. Правда, он только что униженно каялся в своих проступках, но лишь потому, что в ту минуту боялся поплатиться жизнью. Его охватил звериный страх, когда по лицам парней он увидел, что они способны убить его, что они полны ненависти и вражды к нему. Только поэтому он разыграл покаянную комедию, такая тактика всякий раз оказывалась выгодной. Ведь Олин страшно любил жизнь. Легкую, приятную, удобную. Жизненных тягот он не знал и был уверен, что при всех условиях сможет хорошо устроиться, что он находчив, быстро приспосабливается к людям. Так думал о себе этот самовлюбленный и самонадеянный юноша, он полагался на свою красивую внешность и на умение завоевывать расположение людей. Олин был уверен, что он покорил Кизера, а потому всю ночь бегал но лесу и звал его.

Представление о своем будущем он связывал с этим немецким офицером, считая, что Кизер на первых порах поможет ему занять какое-то положение, стать на ступеньку, с которой можно потом подняться выше. Олин рассчитывал на Кизера. Он не сомневался в том, что позднее обойдется и без покровительства этого горбуна. Когда Кизер станет ему не нужен, не отягощенный чувством благодарности, Олин без сожаления расстанется с капитаном и, используя новые связи, поднимется на следующую ступеньку. Все это он тщательно взвесил в последние дни, пока военные события быстро приближали конец Третьей империи.

Олин думал и о том, что ему придется изменить свое отношение к западным союзникам и нельзя сказать, что такая перспектива была ему не по вкусу. Он уже проникся, уважением к ним за их вторжение на побережье Франции и стремительное продвижение по разгромленной Германии. Олин симпатизировал западным державам по той же причине, по какой ему прежде нравились немцы — ему импонировала сила. Он симпатизировал бы и русским, если бы считал это выгодным. Но он исходил из того, что эту часть Германии займут американцы, стало быть, нужно держать курс на них.

Олину было совершенно безразлично, что у победителей Германии совсем различные идеологии. У него самого не было никаких убеждений. Его заботила лишь собственная особа, собственный успех, и сейчас он содрогался при мысли, что не найдет Кизера и двух фельдфебелей, что разминется с ними, — быть может, они уже далеко отсюда? — и останется один, без всякой помощи.

Но он нашел Кизера, Бента и Нитрибита.

Утреннее солнце уже поднялось над вершинами холмов, когда он увидел тех, кого искал. Они сидели на опушке леса, перед ними простиралась горная лужайка, пересеченная тропинкой, а ниже, в долине, белели деревенские крыши. Немцы сидели рядком, Кизер разглядывал в бинокль домики и церковь в долине. Нитрибит держал на коленях карту, Бент жевал стебелек.

Олин побежал к ним, спотыкаясь в кустарнике и громко окликая немцев. Те испугались, вскочили на ноги, выхватив пистолеты, и скрылись в лесу. Потом они узнали Олина и неуверенно вернулись туда, где бросили бинокль и карту. Оружие они сунули в кобуры, только Бент сердито швырнул свой пистолет наземь и лег ничком.

— Это вы? — сказал Кизер и взял в руки бинокль. — Я думал, вы пошли с ротой. — Он приложил бинокль к глазам и продолжал, обращаясь к Нитрибиту: — Да, видимо, так оно и есть. Правильно.

Обрадованный, запыхавшийся Олин остановился около них.

— А я боялся, что совсем не найду вас. Всю ночь искал. Где вы были?

Нитрибит кивнул на кусты.

— Спали там, — равнодушно ответил он. — А зачем вы искали нас?

Олин присел на корточки рядом с Кизером.

— Я ушел от роты сразу, как вы скрылись. Они уговаривали меня идти с ними, но я отказался наотрез. И решил обязательно найти вас. Это мне удалось Gott sei Dank![97] — с чувством добавил он.

Все трое посмотрели на него, потом молча переглянулись, словно все еще вспоминали минувшую ночь. Только Бент поднялся, сел, скрестив ноги, потянулся за пистолетом и стал вертеть его в руках.

— Ну и что дальше? — спросил он Олина, выжидательно глядя на Нитрибита. — Что вы намерены предпринять?

— Пойду с вами, — не колеблясь, ответил Олин. — Домой я уже не вернусь. Меня туда не тянет. Я останусь в Германии.

Нитрибит аккуратно сложил карту.

— А что вы тут будете делать?

Олин самоуверенно усмехнулся.

— Что угодно, — возгласил он. — Я не пропаду. Да и герр капитан обещал мне помочь… на первых порах… Только на первых порах, — повторил он, повернувшись в сторону Кизера. — Пока не начнется новая война… пока наша рота снова не вернется сюда. — И он рассмеялся.

Но трое гитлеровцев не поддержали его. Они пристально глядели на Олина, лица у них были усталые, заросшие, грязные, обмундирование изорванное в кустах и густых зарослях. Нитрибит медленно снял фуражку, лоб у него был обмотан платком, под которым на правом виске виднелся кусок бинта. Платок и бинт пропитались кровью, засохшая кровь виднелась и на волосах.

Олин сочувственно смотрел на него.

— Вы ранены?

Нитрибит не ответил. Бент, вопросительно глядя на Нитрибита, помолчал и спросил:

— Кто стрелял в нас?

— Липинский, — ответил Олин. — И Ворач — из пистолета Миклиша.

Кизер поигрывал ремешком от бинокля.

— Значит, вы хотели бы остаться в Германии? — задумчиво переспросил он. — И, конечно, рассчитываете на мою помощь, попросту говоря, на то, что мы будем закадычными друзьями. Так вы себе это представляете, а?