Мама Стифлера - Лидия Раевская

То, что это были фрики — я начинала понимать слишком поздно. Когда на отдельной полке в моей квартире поселялся очередной китайский свин, а подруги переставали ходить ко мне в гости и даже звонить по телефону (ещё одной отличительной чертой моих фриков была их способность пугать своим поведением моих друзей, включая даже Ершову — человека с железобетонными нервами).

Сейчас, отматывая плёнку на десять лет назад, я смутно вспоминаю, что первым фриком в моей жизни был некий Валентин. У Валентина были фиалкового цвета контактные линзы, он был худ и кривоног, и моя мама брезгливо называла его «Валька-глист», после того как Валентин уснул у меня дома диване, накрывшись с головой пледом, а мама приняла очертания его телес на складку на покрывале, и раздавила Валентина жопой. Ему потом долгое время было очень худо, а мне — очень стыдно. Поэтому я неделю исцеляла Валентина зарубежными лекарствами, а они оказались с побочным эффектом. Наевшись американских пилюль, Валентин начал красть у меня чешскую бижутерию и несвежие трусы, а по итогу стал наркоманом. После этого я прекратила его исцелять, и отказала ему от дома.

Вот так я стала коллекционером.

Но по-настоящему фриковый фрик встретился мне полгода спустя после расставания с Валентином, и его звали Мент.

Эпизод первый. Мент и его семья.

Впервые Мента я увидела у входа в дешёвый ночной клуб, куда ходила по пятницам с шиком попить местного димедрольного разливного пива на пятьдесят рублей.

Мент работал в клубе охранником, а я ежепятнично приносила клубу пятирублёвую прибыль. Сама судьба благоволила нашему с ним знакомству.

Он был в меру неуродлив, а после двух кружек пива выглядел в моих глазах даже сексуально. Даже то, что у него не закрывался до конца левый глаз, и дёргалась губа — я находила очень эротичным и пикантным моментом.

Я же была молода, энергична, и некоторые мужчины тоже считали, что в профиль я очень даже ничего. Если в темноте и после пива.

И судьбоносное знакомство состоялось.

Я подошла к нему первой, и игриво дёрнула Мента за сисечные волосы, торчащие из ворота его расстёгнутой рубашки. Мент вздрогнул, и задёргал губой.

— Лида. — Представилась я, и потупилась, скатывая между пальцев волосатый шарик из сисечной растительности Мента.

— Девушка, вы пьяны. Подышите полчасика. — Ответил Мент, и вежливо вышвырнул меня на улицу.

В шесть утра, когда клуб закрылся, а Мент получил зарплату, мы пошли с ним встречать рассвет в супермаркет, где Мент купил мне плюшевую свинью и коробочку копчёной мойвы. Я с нежностью нажала хряку на пятак, и он непредсказуемо заорал с китайским акцентом: «Теперь я Чебурашка, и каждая дворняжка!» — после чего замолчал навсегда.

Я влюбилась.

Мент тоже.

Мы съели с ним мойву, сидя на бетонном парапете клуба, а потом, забив Орбитом-сладкая-мята запах вагинального трихомоноза во рту, стали исступлённо целоваться.

На седьмой минуте я подавилась Диролом, а Мент с хрустом ударил меня кулаком по спине, и сказал:

— Поехали ко мне, валькирия.

Я выплюнула на парапет Дирол и последнюю съеденную мойву, и с радостью приняла приглашение.

Жил Мент в Люблино, вместе со своими бабушкой и дедушкой.

И с собакой породы стаффордширский терьер. Про собаку мне ничего не сказали, но я это поняла сама, как только переступила порог Ментовской квартиры. Что-то большое и тяжёлое повалило меня на пол, и откусило мне кусок уха.

— Это Лорд. — Мент ласково потрепал по загривку жующего мою плоть каннибала, и пожурил его: — Фу, Лорд. Это свои. Плюнь, плюнь бяку.

Выплюнутую жёваную бяку мы положили в морозилку, и стали ждать приезда «Скорой», а так же знакомиться с ментовской бабушкой.

Бабушка Мента была майором в отставке, у неё была заячья губа, и она немедленно устроила мне допрос с пристрастием.

— Москвичка? — Старушка нехорошо посмотрела на мой, рязанско-пензенской формы, нос, и потребовала: — Ваши документы?

Я достала из сумочки паспорт. Майор его внимательно изучила, и убрала в карман своего халата.

— Отдельная жилплощадь есть? — Допрос только начался.

— Есть.

— Метраж?

— Пятьдесят два.

— Лоджия?

— Десять метров.

— Санузел?

— Раздельный.

— Работаешь?

— Работаю.

— Сколько получаешь?

Откусанное ухо стрельнуло фантомной болью, и я вышла из транса:

— Бабушка, вы, часом, не собираетесь ли ко мне жить переехать вместе со своим мутантом? — Я неопределённо кивнула в сторону собаки, Мента и тихо приковылявшего на кухню ментовского дедушки. Двое последних смутились.

— Я должна знать, кому я своего внука доверяю. — Рявкнула бабушка. — Внук у меня инвалид. Он боксом занимался — вот кубки призовые. В прошлом году он удар в голову пропустил — и ему лицо парализовало, и мозг пострадал. Ты его не зли.

Шестым чувством я догадалась, что бабушкина заячья губа — это не врождённое. И ухо у меня болеть тут же перестало.

Мент безмятежно улыбался, и хлопал дверью морозилки.

— Мой внук, — продолжала бабушка, — честный милиционер. Взяток не берёт, трудится на совесть. Не курит и не пьёт. Ты должна это ценить.

Я кивнула.

— Обрати внимание на цвет его лица. — Майор в отставке схватила Мента за подбородок, и приблизило его лицо к моему. От Мента пахло мятной рыбой и кровью. Я вздрогнула. — У моего внука очень здоровый цвет лица. А вот у тебя…

Старушка с сомнением посмотрела на мой мэйк-ап, плюнула на палец, и соскоблила румяна с моей щеки.

— А вот у тебя цвет лица очень плохой. Куришь?

Я опять кивнула.

— Дурная девка, Дима. — Бабушка посмотрела на Мента, и покачала головой. — Дурная. И наколка у неё на плече мне не нравится. Или проститутка, или преступница.

Я была очень напугана, и непрерывно кивала головой как старый слоник.

— Клизмы делаешь с лимоном? — Снова повернулась ко мне бабушка, а я тоненько крикнула:

— Не надо мне клизму!

— Надо! — Отчеканил бывший майор, и рявкнула в сторону дедушки:

— Коля, принеси!

Я затравленно оглянулась на Мента.

Мент стоял у холодильника, смотрел в открытую дверцу морозилки, и безмятежно улыбался.

На кухню вновь просочился дедушка, и, вопреки моим опасениям, положил передо мной тетрадь и ручку.

— Бери ручку, записывай. — Скомандовала бабушка, и начала диктовать: — Тебе потребуется: клизма на два литра с силиконовым мягким наконечником, два лимона, будильник… Ты записывай, записывай! Кочан капусты, свекла, большой огурец…

— ЗАЧЕМ ОГУРЕЦ?! — Я пересрала окончательно.

— Сок, девушка. Овощной сок. Печень чистить чтобы. Цвет лица у тебя нехороший. Землистый какой-то. Циррозный. — Бабушка снова харкнула себе в руку, и потянулась к моему лицу. Я отшатнулась, и сползла под стол.

— Дима, она насквозь больная! — Бабушка всплеснула руками, и утратила свою суровость. — Её толстый кишечник забит окаменевшим калом и шлаками! Ты посмотри на цвет её лица! Она же серая! Она же курит! Она не делает клизмы!

— Она хорошая. — Улыбнулся из холодильника Мент. — У неё рот большой.

Я сидела под столом, и мелко крестилась.

— Кого она тебе родит, эта горгулья?! — Истерично громыхала над моей головой бабушка. — Серых уродцев? Сиамских близнецов, пиписьками сросшихся?! Карликов шестипалых?! Она же калом забита доверху!

— Никого она мне не родит. — Голосом кота Матроскина ответил Мент, и я услышала как захлопнулась дверь холодильника. — Я её в гандоне ебать буду.

Тут в дверь позвонили. Это приехала Скорая.

Под аккомпанемент бабушкиных рекомендаций по поводу клизмы с лимоном, мне пришили ухо, и за пятьсот рублей отвезли домой.

Дома, напившись водки, я прислушалась к своему внутреннему голосу, в надежде, что он подскажет мне что теперь делать с Ментом.

Но внутренний голос нажрался, и посоветовал мне дать Менту шанс.

И я дала.

Эпизод второй. Мент и его либидо.

Мент очень любил ебаться.

Клизмование, чистый кишечник, и отсутствие вредных привычек положительно сказались на либидо Мента, и он готов был совокупляться круглосуточно.

К сожалению, я круглосуточно совокупляться не могла. Наверное, окаменевший кал в толстом кишечнике не позволял. После пятого-шестого полового акта, совершённого подряд в течении двух часов, я забивалась в угол и громко плакала, какбэ ненароком демонстрируя при этом свои пришедшие в негодность гениталии.

В общем, темпераменты у нас с Ментом не совпадали. Он всё время хотел ебаться, а я всё время пряталась в углу.

Неудовлетворённое либидо Мента и его большие, похожие на сизые груши, яйца, толкали его на измену.

Приходя вечером с работы, и привычно обнаруживая меня, сидящей в углу, Мент вздыхал, и под малиновый звон своих яиц уходил «на дежурство». С «дежурства» он возвращался под утро, местами поцарапанный, местами покусанный, местами в губной помаде, и всё равно неудовлетворённый. Стараясь не разбудить меня, он пытался незаметно причинить вред моим негодным гениталиям, но я на этом моменте просыпалась, и начинала браниться.