Туманная радуга (СИ) - Бугрим Ксения

Она понимала, что, пытаясь и дальше сдерживать поток слез, затопивших ее душу, она рискует просто сойти с ума. Поэтому она перестала сдерживаться.

Когда тетка вернулась домой, первым, что она услышала, был припев песни «Black Black Heart», которую Вероника называла своей любимой песней для слез. На этот раз это была версия «2.0», более мощная по эмоциональной окраске. Что-то явно произошло, раз племянница слушала ее на полной громкости. Я горю, я гнию до глубины души, — на ходу переводила тетка, снимая сапоги в прихожей. — Я съедаю всех твоих королей и королев…

Без стука залетев в комнату, она увидела Веронику, сидящую у изголовья кровати в обнимку с плюшевым карпом, которого ей когда-то подарил папа. Эта картина могла бы показаться забавной, если бы не выражение лица девушки. Оно напомнило Рите собственную юность и то ощущение одиночества, которое она испытывала в подобных ситуациях. Сейчас племянница как никогда нуждалась в доверительном разговоре. Иногда подросткам нужно, чтобы их просто услышали. Без осуждения и обесценивая их проблем.

Лицо девушки опухло от слез, но она уже не плакала, лишь смотрела на тетку полными печали глазами. Ритка присела на краешек кровати.

— Все в порядке, я с тобой, — сказала она.

***

Вероника чувствовала себя совершенно разбитой, но без теткиной поддержки ей было бы в разы хуже. Все выходные Ритка была рядом, не отходя от племянницы ни на шаг. Но, даже имея такую моральную поддержку, девушка все равно не могла избавиться от чувства полного опустошения, которое пожирало ее изнутри. Раньше на месте этой безграничной пустоты была любовь. Теплая, мягкая и уютная. Ее было много, она согревала, каждый день даря радость и вдохновение. После драки на прудах эта любовь вся ссутулилась, сжалась и укрылась тенью печали. Она больше не могла ничего дарить. Ее утешали мечты, надежды и робкие оправдания. Это было больно, но все же лучше, чем ничего. А сейчас на том месте царила абсолютная пустота. И эта пустота была жадной. Она напоминала зияющую черную дыру, поглощавшую все, что оказывалось рядом.

Самым сложным было начать привыкать к этой пустоте. Вероника ощущала безжизненное пепелище там, где раньше рождались ее надежды. Теперь Тимур был для нее мертв. Ее любовь умерла, и с неба падал ее прах.

Рунический Оракул

— Господи, Верон, может дать тебе тональник? Эти синяки…

— Что с ними не так?

— Все так, но они светят даже ярче фонарей на одной известной улице в Амстердаме. Слишком заметны. Учителя могут заявить на меня в опеку, решив, что я истязаю тебя и морю голодом.

Вероника ничего не ответила. В который раз за утро, задумавшись о чем-то, она остекленевшим взглядом уставилась в окно автомобиля.

— Ладно, синяки так синяки, — легко согласилась Ритка. — Чего в них дурного?

Дело и вправду было не в синяках. Тетке просто ужасно не хотелось, что Тимур увидел Веронику в таком состоянии. Еще не хватало тешить его самолюбие. Она бы с удовольствием оттаскала шакаленка за уши, но, увы, в большинстве цивилизованных обществ не одобрялось бить чужих детей.

Вероника почти ничего не ела, начиная с вечера пятницы. За выходные Ритке кое-как удалось впихнуть в нее пару ложек йогурта, вареное яйцо, кусочек черного хлеба, но на этом все. А сегодня утром племянница напрочь отказалась не только от еды, но даже от чашки чая. Отсутствие аппетита и нормального сна, плюс общее эмоциональное состояние сделали свое дело. Девушка выглядела больной и измученной. Лицо ее осунулось, а глаза запали, жутковато очертив контуры глазниц. Кое-как расчесавшись, она завязала волосы в тугой конский хвост. Оставлять их распущенными было нельзя — она не мыла голову с четверга. Выбор одежды тоже был под стать: старые черные джинсы и водолазка такого же цвета и возраста. И, разумеется, никакого макияжа.

— Если в школе ребята вдруг начнут сдавать тебе деньги, не удивляйся!

— Что?

— Посмотрев на тебя, они решат, что кто-то умер.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А-а…

Вероника всегда была не особо контактным ребенком, время от времени витая где-то в облаках, а сегодня она и вовсе там пропала. Всю дорогу тетка всячески пыталась хоть немного ее развеселить, но все попытки были тщетны. Раньше подобные дурачества всегда срабатывали, но сейчас был явно не тот случай. Рите уже начало казаться, что ее слова только усугубляют ситуацию. Но это было не так. Как только они доехали до школы, и Вероника лишилась компании в теткином лице, ей сразу стало невыносимо плохо. Последние два дня Риткина болтовня действовала на нее успокаивающе, а сейчас, оставшись одна, она чувствовала себя так, будто бы на нее обрушился весь мир.

На ватных ногах девушка кое-как доковыляла до школы.

— Каспранская, а ты чего такая бледная, гриппуешь что ли? — поинтересовался на входе охранник школы Сан Сеич и, не дожидаясь ответа, продолжил строить предположения: — Может, живот прихватило? У меня такое почти каждый день, спасаюсь отваром зверобоя. Могу и тебе заварить, все как рукой снимет!

— Шура, отстань от нее, — шикнула на него техничка Зоя Родионовна, которая мыла пол неподалеку. — Не видишь, у девки печаль? Может, влюбилась, а, может, вообще… — Она перекрестилась. — Помер кто, не приведи господь!

— Едрена ж вкоренился! Дык я ж и говорю — зверобой. Он и нервишки подлечивает!

Веронике и многим другим учащимся школы всегда было интересно, что означает это загадочное «едрена ж вкоренился», но за почти пятнадцать лет работы Сан Сеича на должности охранника никто так и не спросил его об этом. Пока он отстаивал честь зверобоя в глазах Зои Родионовны, Вероника успела завернуть за угол. Не успев пройти и пары метров, она наткнулась на Селоустьева. Когда она подняла на него глаза, привычная ухмылочка тут же спала с его тонких губ. Он наклонился к ней и спросил:

— Что случилось? — Его голос выдавал искреннее волнение.

— Ничего. Со мной все в порядке. Я просто… не выспалась.

Слезы хлынули у нее из глаз, от чего Селоустьев вконец растерялся. Он суетливо схватил у нее рюкзак и пакет со сменкой, и, взяв ее под локоть, провел в раздевалку. Она даже не сопротивлялась, ей было все равно. Слезы застилали глаза, затрудняя зрение, но она и не думала их вытирать. Лучше выглядеть она не станет, так что какая разница.

В раздевалке почти никого не было. Вероника заметила там лишь Алену Романову и Свету Харитонову из десятого «Б», которые шли к выходу. Якобы обратившись к Свете, Алена громко заявила:

— И вот это еще собирается играть роль Белль, прикинь? Бедный Хан, его стошнит прямо на эту красоту.

Вероника мрачно подняла на Алену глаза и послала ее туда, куда еще никого никогда не посылала.

— Что-о?? — вытаращила глаза Алена.

Вероника тем же отсутствующим тоном повторила то же самое. Пока Романова, словно рыба, глотала воздух в попытках что-либо ответить, они с Селоустьевым уже прошли мимо. Он помог ей снять пуховик и повесил его на крючок.

— Никогда не слышал от тебя таких слов.

— И что? — с вызовом спросила Вероника.

Ей было совсем не страшно находиться наедине с Селоустьевым. Ей уже вообще ничего не казалось страшным.

— Я хотел тебя похвалить. С этим мусором, что окружает нас в этой школе, только так и нужно.

— Ладно, я пойду в класс.

— Подожди. — Увидев ее выражение лица, он спешно добавил: — Пожалуйста. Сегодня я все исправлю. Тебе больше не придется из-за меня плакать.

— Класс.

Когда она вышла из раздевалки, слезы уже успели высохнуть. Как ни странно, после разговора с Селоустьевым ей стало немного лучше. Наверное, это было связано с тем, что ему явно было куда хуже, чем ей. Она понимала, что уж лучше будет десять раз обманута парнем, чем заимеет такой опасный недуг, как у Костика. Интересно, с чего это он взял, что она плачет из-за него? Может, ему подсказали голоса в его голове? Оставалось только надеяться, что эти голоса в один прекрасный день не прикажут ему ее убить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})