Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При виде ослепительного милорда Бэкингема молодая, обойденная вниманием мужа супруга чуть прищурила глаза и в них загорелся огонек восхищения. Должно быть, посол показался ей персонажем романтической истории, сказочным принцем.
Герцог заметил взгляд королевы, выдавший ее с головой, и его надменное тщеславие вспыхнуло с новой чудовищной силой. Пояс его честолюбия уже украшало немало скальпов, а теперь он присовокупит к своим завоеваниям любовь прекрасной юной королевы. Возможно, эта дикая мысль подогревалась сознанием опасности, с которой связано приключение такого рода. И он очертя голову кинулся в эту авантюру. Все восемь дней, проведенных герцогом в Париже, он нагло и открыто ухлестывал за королевой, демонстрируя полное пренебрежение к придворным и самому королю. В Лувре, во дворцах Шеврез и Гизов, в Люксембургском саду, где размещался двор королевы-матери, — везде Бэкингем неотлучно сопровождал королеву.
Ришелье, чья гордыня и самолюбие были задеты ухаживаниями герцога, презирал его как выскочку и, возможно, был даже оскорблен тем, что такого пустозвона прислали вести переговоры с государственным деятелем его масштаба (помимо сватовства, у Бэкингема были в Париже и другие дела). Кардинал дал понять королю, что обращение герцога с королевой лишено должного почтения, а она, в свою очередь, ведет себя несколько неосмотрительно, принимая его у себя. Продолговатая физиономия короля вытянулась еще больше, а мрачные глаза сделались еще мрачнее. Но гнев монарха вместо того, чтобы устрашить Бэкингема, только пуще прежнего распалил тщеславие герцога, подхлестнув его к новым дерзостям.
2 июня блистательный эскорт из четырех тысяч знатных французских господ и дам, а также Бэкингем и его свита покинули Париж, чтобы сопровождать Генриетту-Марию, теперь уже королеву английскую, на первом этапе ее пути к новому дому. Король Людовик не участвовал в проводах; еще раньше он отбыл вместе с Ришелье в Фонтенбло, предоставив супруге и королеве-матери прощаться со своей сестрой.
Во время путешествия Бэкингем не упускал случая оказать тот или иной знак внимания Анне Австрийской. Долг предписывал ему ехать рядом с каретой Генриетты-Марии, но Его Дерзость герцог Бэкингемский презирал долг и никогда не заботился о том, чтобы не обидеть и не оскорбить кого-нибудь своим поведением.
Ну а потом в игру вмешался сам дьявол.
В Амьене королева-мать занедужила, и двору пришлось сделать остановку на несколько дней, чтобы дать ее величеству возможность отдохнуть. Пока Амьен, удостоенный присутствия трех королев сразу, наслаждался оказанной честью, герцог де Шолнез устраивал увеселения в своем замке. Бэкингем тоже был там и на балу, последовавшем за пиршеством, танцевал с французской королевой.
После бала царственный поезд вернулся в резиденцию дворца в епископском дворце. Прохладным вечером в пышный сад дворца вышла прогуляться перед сном небольшая компания. Бэкингем шествовал рядом с королевой. Заботы об Анне Австрийской были возложены на хозяйку дома, красивую и умную госпожу Мари де Роан, герцогиню Шеврез, и ее егеря, мсье де Путанжа. Мадам де Шеврез сопровождал очаровательный хлыщ, лорд Холланд, один из ставленников Бэкингема, и между молодыми людьми уже возникло какое-то мимолетное чувство. Мсье де Путанж шел под руку с мадам де Вернье, в которую был тогда по уши влюблен. Вокруг этой группы по обширному саду разгуливали другие придворные.
То ли мадам де Шеврез и мсье де Путанж были слишком увлечены своими собеседниками и собеседницами, то ли тихий свежий вечер и собственные переживания заставили их с пониманием отнестись к романтической эскападе, которую высокая гостья уже почти желала предпринять, — неизвестно. Во всяком случае, хозяева, похоже, позабыли, что она — королева, и с сочувствием вспомнили о том, что Анна — женщина, которую сопровождает самый блистательный кавалер на свете. В итоге они совершили непростительную ошибку, отстав от гостьи и потеряв ее из виду, когда Анна свернула в аллею над рекой.
Не успел Бэкингем осознать, что остался наедине с королевой и что сумерки и деревья — его верные союзники, скрывающие их от посторонних глаз, как кровь ударила ему в голову, и он принял дерзкое решение: он завоюет свою милую даму, завоюет здесь и сейчас. Ведь она так благосклонна к нему! И со столь явным удовольствием принимает его комплименты!
— Какой мягкий вечер, — со вздохом проговорил он. — Какой прелестный вечер…
— Да, право, — согласилась королева. — И как тихо. Только река нежно журчит…
— Река! — воскликнул герцог совсем другим тоном. — Какое же это нежное журчание? Река смеется, и смех ее язвителен. Это злая река.
— Злая? — опешила Анна.
Герцог остановился. Теперь они стояли бок о бок.
— Злая, — повторил он. — Злая и жестокая. Она питает море, которое вскоре разлучит меня с вами. И она потешается надо мной, злорадно смеется над той болью, которую мне вот-вот суждено испытать.
Королева растерялась. Дабы скрыть смущение, она засмеялась, но смех получился деланным. Она не знала, как воспринимать его слова, не знала, оскорбиться ей или обрадоваться этому дерзновенному посягательству на ее царственную неприступность и отчужденность от мира, в которых она жила до сих пор и, как учили ее испанские предки, должна была пребывать до самой смерти.
— О, господин посол… но ведь вы еще приедете к нам, и, возможно, довольно скоро.
Он ответил ей тотчас же вопросом. Голос его дрожал, а губы были совсем рядом с ее лицом, так близко, что Анна чувствовала на щеке дыхание герцога.
— Вы этого хотите, мадам? Желаете ли вы этого? Умоляю вас, сжальтесь надо мной и скажите, что хотите этого! Тогда я приеду к вам, даже если ради этого мне придется повергнуть в руины половину мира.
Этот образчик слишком уж лихого ухажерства, облеченный в чересчур грубую, прямолинейную словесную форму, заставил королеву отпрянуть в страхе и раздражении, хотя раздражение, возможно, было лишь мимолетным и проистекало скорее всего из воспитания. Тем не менее Анна ответила ему тоном, полным ледяного достоинства, каким и должна была говорить испанская принцесса и французская королева:
— Вы забываетесь, мсье. Королеве Франции не пристало внимать таким речам. По-моему, вы лишились рассудка.
— Да, я лишился рассудка! — выпалил герцог. — Я обезумел от любви — настолько, что забыл о том, что вы — королева, а я — посол. Посол — еще и мужчина, а королева — женщина, и это — наше подлинное естество. Это, а не титулы, при помощи которых Судьба пытается заставить нас забыть о нашей истинной сущности. А между тем мое настоящее «я» любит вас, любит столь пылко и неодолимо, что совершенно не представляет себе, как можно не ответить взаимностью
