Шизгара - Сергей Солоух

- Да как у вас язык повернулся такое сказать. - Красные пятна на лбу и щеках компенсировали неумение или высокомерное нежелание повышать голос.Вы, Вера Васильевна, будьте добры отвечать за себя и доверенную вам работу и помните, своей безалаберностью и безответственностью вы ставите многих, да, многих людей в неудобное положение. Я вас не задерживаю.

- Ах ты Господи,- посетовала Вера уже в коридоре, но, вспомнив о скором конце служебных занятий, беззаботно подмигнула на глаза попавшемуся плану эвакуации.- Грачик. Грачик. Заснул он там, что ли? Ау?

- Слушай, это, наверное, тебя,- озаренный счастливой догадкой, в бок ткнул Мишку, пребывавшего в чудесном забытьи, знакомый нам большеголовый юноша с маленькими горячими ладошками,- Скажи там, скажи, - продолжал он быстро шептать, пихая Лысого уже в спину,- скажи, что мы вдвоем, что с тобой товарищ, Эмин фамилия, запомнил?

- Грачик,- скорее утвердительно и уже без восклицательной интонации прозвучал Верин голос, когда нехотя раздвинувшаяся публика пропустила к стойке баловня судьбы. - Это направление в общежитие,- сказала Вера, глядя ласково и приветливо (и, клянусь вам. искренне, искренне сожалея о жестоком проценте нормы),- а квиток перевода завтра сдадите на факультет, начало занятии шестого, ваша группа эф-два. Счастливо.

- Сказал? - успел спросить его на выходе нетерпеливый.

- Да,- ответил Лысый, не оборачиваясь, и вышел, выпорхнул, вылетел на крыльцо навстречу птицам, земле и небу.

Yeah, yeah, yeah, Hally-Gally

Итак, он оыл невменяем, и потому, наверное, просто бессовестно его преследовать в эту минуту с лейкой и блокнотом, право, пусть придет в себя, проветрится, let him to cool a bit down, дождемся Мишку, освеженного вечерним зефиром, у того места, где двум великим демократам юности свойственное отсутствие рогов позволило в мрачные времена абсолютизма обняться для торжественной клятвы.

Ну, а пока Лысый в прекрасной невесомости, не изводя наблюдать за положением небесных светил, вершит свой путь от парадных флагштоков чертогов науки мимо фонтанов и елей к обзорной площадке, над городом великих возможностей господствующей с самого дня основания, то есть с двенадцатого века, мы, предоставив его самому себе, отправимся на Казанский и узнаем все же, зачем хам и фрайер в фуражке таксиста отвел Серегу Винта в дезинфекцией смердящий закуток.

- Короче, такая каша,- сказал мерзавец через губу,- я могу тебе устроить дачу по Белорусскому, но надо еще дать.

- Сколько?

- Четыре сверху.

- Да ты чё. друг, полторы сотни отсосать хочешь ни за что...

Ах, кажется, подробности этой беседы нам придется опустить, поскольку для передачи ее духа и буквы попросту нечего выбрать из пятидесяти семи тысяч нормативных единиц ожеговского однотомника.

Впрочем, автор хитрит, больше того, ленится, но не в ущерб тебе, читатель, его невинная игра, право, oписание всех тридцати минут мужских доводов и контраргументов на солнышке под карболку не стоят одного мгновения, не могут сравниться с вопросом Лапши и ответом аборигена в ободранной куртке, коими обменялись - эти двое - он. занимая место спереди, а она - сзади. Хотя нет, отметим все же благородство Винта, твердо отказавшего плюгавому московскому субчику в праве первой ночи, ну и походя уже, общий итог - десятка, все же "отсосанная сверху" за проезд "сорок минут, и там".

Итак, отсчет минут и секунд будет начат в момент, когда, досадуя на без толку урчащий автомат, Винт задержался, пытаясь получить за свои три копейки и газ, и воду, именно в этот миг его краткого отсутствия язык Лапши, не занятый мороженым, шевельнулся.

- А далеко до Лужников? - пожелала знать девушка.

А водила, железным ключом оживляя железного друга, ответил (даже в зеркальце на медсестру не глянув):

- Это не по пути.

Что ж, худшие Ленкины опасения подтвердились, не усыпил Винт бдительности Лаврухи портвейном и половиной стандарта из аптечки позаимствованных колес, кои по самочинному вдохновению положил считать димедролом.

Итак, на первом же перекрестке, посреди бескрайней, как нива, и потому, конечно. Колхозной названной площади Лапша храбро приоткрыла дверь и под звуки оглушавшего двух подлецов романсом о картинно гребущей Нинке фортепиано сползла с сиденья, согрела руки и коленки сухим теплом летнего асфальта. На четвереньках бесстрашно пробралась вдоль белой на красном надписи "Для авиапассажиров", укрылась за тупым широким хвостом, перевела дыхание и, ловя момент неподвижности противостоящих армад перегретого металла, кинулась опрометью поперек белых полос к далекому радужному берегу.

Шофер черной "татры" вильнул вправо, что было, то было, но ногу с педали на педаль, согласно памятке, не перенес. Ну, а интерн в близлежащей больнице, провожая каталку в операционную, про себя отметил беспрецедентный, истекающую неделю характеризующий и, право, необъяснимый рост числа пациентов, уже в приемный покой доставляемых под местным, а то и общим наркозом.

Мы по тому же поводу заметим другое,- из всех лично нам известных паломников, покинувших Западно-Сибирскую низменность в конце прошлой - в начале этой недели, теперь лишь у Мишки Грачика оставался шанс попасть туда, куда устремлялись со всей страны мечтатели и безумцы, в Лужники, на стадион, где пять великих маэстро должны были сотворить чудо.

И он его не упустит.

- Что это? - очнулся Лысый, с гранитных высот, из поднебесья обозревая там, за рекой, на солнцем обласканной площади между Центральной спортивной ареной и открытым плавательным бассейном взор туманящее, а душу воспламеняющее разноцветье к многоголовье. - Что это? - спросил Мишка вслух, улавливая вдруг донесшееся из прекрасного далека пение.- Что это? воскликнул непроизвольно, жаждая сейчас же, немедленно получить подтверждение полноты в природе возможного человеческого счастья.

И получил тут же.

- Дурдом,- ответил ему некто справа, узкой и пытливой ладонью попутно увлажняя то место, где врезался в нежное и розовое тело подруги на смену китовому усу пришедший нейлон.

SOME FLY EAST, SOME FLY WEST EVERYBODY DO THEY BEST

Ну. что ж, двигаясь под музыку сначала неловко, слегка стесняясь посторонних, но такт за тактом обретая уверенность, акцентируя сердечной мышцей каждую четвертую, восьмую, шестнадцатую, тридцать вторую, ускоряясь, переходя на бег, кувырки, прыжки, мчась во все лопатки, с вдохновением, напролом, напрямик, наш герой наконец воспаряет, достигнув блаженного единения с великой и безумной Шизгарой.

И вот, когда это светлое чудо совершилось, автору, увы, предстоит ее

Godess of a mountain top

Burnin' like a silver flame

похоронить. И не только ее. Предстоит отпеть Beatles. Поставить крест на самодельных майках и штанах, нестриженых вихрах, противогазных сумках, магнитофонных катушках, рисованных значках, приставке "Нота", босых ногах, Господи, на самой детской мечте об исполнении всех желаний, которая родилась со звуками She loves you, yeah, yeah, yeah и испустила дух среди всеобщего попсового шабаша Money, money, makes me funny.

Впрочем, музыка осталась, блюз жив, хотя тяжел и примитивен, но завтра, может статься, будет легче и виртуознее, ибо теперь послушен и себе на уме, что ж до боевой смеси кантри с ритм'н'блюзом, то ей ныне и вовсе все возрасты покорны, поскольку бодрит и повышает тонус, и с местом (кхе-кхе) и со временем (ага) тактично считаясь.

Однако эта музыка, такая вроде бы похожая на оригинал, вся в блеске военных атрибутов давнего бунта, со старым именем во лбу тем не менее воображение воспламенять не способна и сна кого-либо лишить ей не под силу, не по плечу славная магия ушедших времен набору заезженных клише и старательно отрепетированных рифов, в которых не живет душа, иллюзия, вера в возможность музыкой, двенадцатью аккордами, верхним "до", нижним "ля", отчаянным "шиворот-навыворот" что-то изменить. От великого прошлого остался циничный, сверкающий, как маникюрный set, комплект приемов воздействия- на подкорку и мозжечок, техника любви, ставшая ежедневной пыткой соития без надежды и мечты, стиль, клише, все отработанное задолго до того, как из Ливерпуля раздалось неистовое приглашение:

Please, please me!

До того как родилась Шизгара, для которой электрический звук стал земной формой существования, верой и любовью. И тогда он жил, был из крови и мяса, пульсировал и был способен к воспроизводству, а разгоряченным юным его мозгам покоя не давала мечта о всеобщей любви и праздничной справедливости будущего детского мироустройства.

It there's anything that you want

Но мистический дар шизгарного звукоизвлечения, нездоровая способность к одухотворяющему опьянению детской мечтой оказалась излечимой. Time, как выяснилось, вовсе не is on our side.

Свобода,

To celebrate anything you want

To penetrate any place you go

And syndicate any boat you row

вольная воля - проткнуть невпротык, провернуть невпроворот, всесильная, потому что верная, просветлила, но не осчастливила, сделала праздник, но не избавила от будней.