Хроники Пустоши (сборник) - Андрей Левицкий

Опомнился Туран, когда Белорус дернул его за рукав и прокричал:

– Давай на борт! Хватит!

Знаток уже карабкалась в гондолу, и Тим побежал помочь ей. Туран, отключив инструмент, заметил, что сзади – там, куда глядела его тыльная сторона – в камне появились глубокие борозды. Вообще-то он старался направлять раструб так, чтобы позади ничего не оказалось, но, видимо, увлекся, а может, дернулся, когда Белорус схватил его за рукав.

Осторожно прижимая к себе стержень, Туран поспешил за остальными.

Они торопливо загрузились в гондолу, и Ставро повернул штурвал, направляя термоплан через огромный разлом, на дне которого исчез энергион.

Часть вторая

Возвращение

Глава 4

И только поднявшись на обрыв, только увидев «Панч», Макота вспомнил, когда в последний раз чувствовал себя так же. Он был совсем мальчишкой, когда убил отца. Старый забулдыга, вселяющий ужас в жену и сына, работал сторожем на шахте, у которой приютился забытый всеми городок. Грязные пески восточной Пустоши со всех сторон наползали на покосившиеся домишки, на кривые улочки, поросшие бурьяном огороды, на загоны со свиньями и жалкую лужу, лишь по недоразумению именуемую прудом. Отец приходил домой под утро, всегда пьяный и злой, он вытаскивал жену с сыном из кроватей, орал на них, размахивал кулаками и часто принимался бить, и ссадины потом не сходили декадами, и мальчишки на улицах дразнились: «Мак-Синяк!»… Макота был щуплым, хилым из-за постоянного недоедания, с бледным землистым лицом и кругами под глазами – мокрица, личинка ползуна, а не ребенок. И вот как-то, после того, как отец выбил ему зуб, в груди юного Макоты словно что-то порвалось. Там стало как-то очень пусто и холодно, и Макота, не думая вообще ни о чем, ведомый будто чужой волей, взял со стола ржавый нож, занес над головой двумя руками и с размаху всадил в рыхлую от дешевого пойла печень папаши.

Сквозь закрытое мутной пленкой окошко лился серенький предутренний свет. Мать забилась в угол и тихо подвывала, безумными глазами наблюдая за сыном, который стоял над телом, распластавшимся посреди темной комнаты. А он вытащил нож, вытер о драное покрывало, огляделся… и понял, что сделал.

А еще понял: отца больше нет. Конец побоям. Конец дикому, животному ужасу, когда ты забился под кровать, а сверху ревет пьяная скотина и визжит мать.

Конец старой жизни.

Он сунулся в кособокий кухонный шкаф, где лежали остатки ужина: пара сухарей да ломоть соленой собачатины. Завернул их в грязное полотенце и повернулся, услыхав скрип гнилых досок.

Мать подбиралась к нему, вытянув перед собой тощие руки, растопырив пальцы с грязными ногтями.

– Назад! – показав ей нож, Макота по-волчьи оскалился.

Она отпрянула, споткнулась о тело и повалилась на пол. Поднявшись на четвереньки, обхватила труп и завыла: «Петрооо… Петрооо…» Глаза ее стали совсем безумными.

– Подойдешь – зарежу, – предупредил Макота и стал собираться.

Времени на это ушло немного – кроме обносков, которые были на нем, мальчику принадлежала только засаленная драная куртка с отцовского плеча да ремень с красивой металлической пряжкой, который Макота украл на городском базаре в начале сезона ветров.

– Ты убил его! Убил! Убил! – выла мать. – Ты отца родного… батю свово…

– Дура, – перебил Макота презрительно. – Если б не я его, он бы нас обоих кончил.

– Уби-ил! – не слушала мать.

Макота подпоясался ремнем, сунул за него нож, накинул куртку, спрятал в карман сверток с едой, в другой – бутылку с остатками пойла, которую со службы принес отец, взял еще флягу с водой. Подумав, шагнул к трупу. Мать выла и раскачивалась на четвереньках. Макота стащил с головы отца соломенную шляпу, расправил поля, надел – и вышел из хибары, где родился и вырос, бросив напоследок:

– Наружу не суйся, тоже пику получишь.

Он знал: мать напугана так, что вряд ли станет звать на помощь раньше, чем окончательно рассветет, а к тому времени Макота уйдет далеко. Да и не будет никому до него дела в этом поселке на задворках Пустоши с его почти выработанной шахтой, двумя десятками жалких хибар, покосившейся кнайпой и свиньями, роющимися в грязи вместе с детьми. У матери нет денег, чтобы назначить награду за поимку сына – ни денег, ни патронов, ни выпивки, ничего, что могло бы заинтересовать местных, – а раз так, то и погони не будет.

А потом был покосившийся плетень, обозначающий границу поселка, пустырь со свалкой, грязные барханы и дорога, уходящая к горизонту, и далекий вой панцирников, и первый в жизни Макоты рассвет в Пустоши. Он шел, сам не зная куда, ощущая приятную тяжесть ножа за ремнем и свертка с едой в кармане… не шел – летел, как на крыльях. Он понимал, что больше никогда не вернется в поселок, никогда не увидит опостылевших рож местных обитателей, как и залитого чахоточным румянцем лица матери. Он шел, а вокруг лежала Пустошь, и солнце поднималось над горизонтом, и маленький Макота знал: впереди его ждет много чего. Много интересного и хорошего.

И еще он понял тогда, раз и навсегда понял: легче всего решить проблему, убив того, кто ее создает. Именно так он и стал поступать впоследствии. Вскоре, чтобы разжиться едой и парой медяков, ему предстояло убить одинокого бродягу, а после мальчик едва не прирезал старика-фермера, но это было уже после, а тогда заскорузлая, маленькая, грязная душа Макоты пела – и рвалась навстречу встававшему над горизонтом бледному солнцу.

Пела она и сейчас, когда атаман поднялся на каменную насыпь, отделяющую провал от расселины, в которой прятался «Панч». На Макоте была броня, пальцы крепко сжимали ребристую рукоять световой пилы, на ремне висел нож, на плече – омеговский автомат… Атаман был непобедим. Могуществен. Вечен!

И Пустошь, как и тогда, лежала перед ним – далеко, за границей Донной пустыни, но все же совсем близко… Лежала, томно раскинувшись, и ждала, пока Большой Макота придет и возьмет ее. Подчинит. Сделает своей. Всю ее, от горизонта до горизонта.

– Земля до горизонта, – произнес он хрипло. – Моя.

– Что, хозяин? – донеслось сбоку озабоченное, и Макота поморщился. – Что ты сказал? Вона Захар, вижу его, а танкер уже потух, а? Так, может, пошныряем в нем, глядишь, найдем чего – вдруг там автомат еще один…

– Не мельтеши, – бросил Макота. – Иди, проверь танкер.

– Слушаюсь!

Дерюжка положил длинный серебристый сверток на камни и бросился по насыпи, но атаман ухватил его сзади за воротник, дернул к себе и добавил:

– Что найдешь – мне сначала покажешь, понял? Не вздумай утаить чего. И быстро давай, чтоб раз-два – и здесь уже был!

– Как можно, хозяин! – всплеснул руками молодой, вывернулся из-под руки и заспешил прочь.