Новые русские - Михаил Рогожин

— Василий, возьми меня, возьми… я презираю их… возьми…

То ли от крика, то ли от колебания воздуха картина срывается с гвоздя и, скользнув по клавишам раскрытого пианино, падает на Элеонору. Массивная деревянная рама острым углом ударяет ее в лоб. Кожа лопается, из рваной ранки течет кровь. Элеонора теряет сознание… Стон басовых нот замирает вместе с ее криком.

Когда она приходит в себя, свечи догорают. Рама валяется рядом, но вместо портрета в ней зияет пустота. Элеонора долго не встает… Ползает на четвереньках вокруг пустой рамы. И вдруг вспоминает, что этот портрет Василий давно хотел отдать в ВТО, чтобы его повесили в гостиной на пятом этаже. Она была против. Значит, он, воспользовавшись ее отключкой, забрал и подарил ВТО. Обрадованная своей догадкой, Элеонора, держась за пианино, встает, послюнив пальцы, гасит свечи и бредет в спальню одеваться. Руки сами надевают на шею, в уши, на запястья самые дорогие украшения, усыпанные бриллиантами. Впервые со времени смерти Ласкарата она примеряет свое бальное синее платье. Оно совершенно открытое, без бретелек. Лиф из синего шелка заканчивается чуть ниже талии, а дальше вниз опускается такой же синий каскад кружев, облепивших нижнюю атласную юбку. Поверх обнаженных плеч она набрасывает тонкую голубую шаль. Не попадая в рукава шубы, захлопывает дверь и спускается вниз.

На вопросительный взгляд Марты Степановны с гордостью заявляет:

— Кончился мой траур. Иду в ресторан Всероссийского театрального общества. Приду поздно. Вы уж не ложитесь спать, а то потом вас не добудишься. И заодно уж, возьмите ключи и проверьте, все ли я у себя в квартире выключила.

И выходит на Тверскую. Машины тормозят, видя ее поднятую руку. Элеонора садится в первую попавшую:

— Прямо. В ВТО.

— А где это? — спрашивает водитель.

— Вы не знаете? — поражается Элеонора. — На площади Пушкина.

— Там «Макдоналдс», — не соглашается водитель, но едет в сторону Пушкинской.

Обгоревшее здание, как гнилой рот, торчит в вечернее небо черными редкими зубами стен. Элеонора выходит из машины, переходит Тверскую и идет вдоль забора. У самою магазина «Цветы» находит неширокую, но все же подходящую дырку. Через нее попадают в ресторан посвященные. Остальные уверены, что ресторан сгорел. Цепляясь за торчащие гвозди, она пробирается на территорию разрушенного здания. Бывшие парадные двери заколочены и обшиты жестяными листами. По бетонным плитам Элеонора пробирается вдоль дома до того места, где он заканчивается овальным эркером, которым бывшие завсегдатаи пользовались как входом. Найдя окно с выбитым стеклом, Элеонора попадает внутрь. Вернее, проникает в иной мир. В тот, казалось бы, навсегда потерянный, существовавший только в ее памяти и тем не менее единственно реальный для нее. Судя по всему, она приходит под самое закрытие. Полутемный зал освещен несколькими бра. Почти на всех столах лежат перевернутые вверх ножками стулья. Но засидевшихся посетителей это не смущает. В углу за большим столом сидят и густо разговаривают, прикладывая указательные пальцы к губам, Семен Соколовский, постаревший красавец, и режиссер Бортко, постукивающий в такт разговора палкой по своей культе в черном ботинке. Роман Филиппов громовым басом спорит с барственно-снисходительным Никитой Подгорным. А в круглом зале Марис, изогнувшись в элегантной позе, демонстрируя прекрасную растяжку, кормит сидящую под столом рыжую кошку. Элеонора здоровается со всеми легким кивком головы и направляется к столу метрдотеля, за которым чинно восседает статный усатый, с энергичным взглядом Вячеслав Эдуардович, устало и терпеливо ждущий окончательного выпроваживания гостей. На пути Элеоноры возникает толстый милый человек с капустой в бороде и с умом в прищуренных глазах.

— Как лауреат Ленинской премии и как чужой на еврейской свадьбе, я вам настоятельно, моя радость, рекомендую отведать непременно «биф по-татарски». А до этого потребуйте лангустов, верьте мне — впечатляет.

Элеонора благодарит и садится за единственный накрытый белой скатертью в бурых разводах столик. Тут же подходит невысокий человек с печальным лицом — официант Боря. Он автоматически предупреждает:

— Ко мне не садись, у тебя денег не хватит, (— и быстро исчезает.

Вместо него появляется высоченная медлительная Нина, она уже сдала деньги и допила свою последнюю рюмку, поэтому хочет просто поговорить, сообщая, что и рада бы обслужить, да сил совсем не осталось. Все заботы приходится взять на себя жизнерадостной рыжеволосой Вале. Она сразу предлагает из оставшегося:

— Орли, гурийская капуста, паштет с жареным луком и на горячее поджарка.

От одних названий Элеонора ощущает безумный голод.

— А Василий придет? — тихо спрашивает Валя.

— Да, я его жду, — отвечает Элеонора и замечает, что все засидевшиеся посетители замолкают и с почтением смотрят на нее.

Макс спит, но во сне бодрствует. Он помнит, что на журнальном столике стоят духи. Их нужно подарить, хотя бы для того, чтобы поразить Веру. Последний раз он дарил ей духи лет пять назад. «Клема» — они тогда стоили пол его зарплаты. Теперь зарплаты нет, а духи есть. А может, лучше подарить эти духи Элеоноре? Зачем они Вере? Красиво вернуться на Тверскую с духами, извиниться за происшедшее, подарить и уйти навсегда. Логично. Так он и сделает…

Далее мысли Макса начинают путаться, сознание затмеваться образами Элеоноры и Веры, которые, подменяя друг друга, сливаются в одну женщину, преследующую Макса своей агрессивностью. Он просыпается внезапно. Без труда переходит от сна к бодрствованию. Резко опускает на пол ноги. Видит сидящую в кресле напротив Веру. Она улыбается ему натянутой продуманной улыбкой:

— Как приятно застать тебя дома. Надеюсь, все хорошо? Где Аля? Кому предназначены такие дорогие духи?

Макс решает не реагировать на ее вопросы, а начать с обвинений.

— Я уже знаю о твоем отдыхе на Кипре. Только не понимаю, зачем твой любовник-казах брал тебя с собой. Все равно, что в Тулу со своим самоваром.

Вера нервно закуривает и изображает на лице глубокое возмущение незаслуженным оскорблением.

— Кто?! Что? Да как ты смеешь!

— Смею. Мне даже предъявили фотографии, на которых вы с двумя восточными голыми девками трахаетесь.

К такому повороту событий Вера не была готова. Она встает и независимо произносит:

— Я зашла, чтобы оставить вещи. Меня внизу ждет машина. Мне некогда выслушивать глупости. И запомни, тебе никто не давал право оскорблять меня!

Макс хватает духи, протягивает ей:

— Бери. Они твои. Это мой последний подарок. Мало того, что успела побыть подстилкой Глотова, дошла и до нацменов.

Вера отталкивает его руку с духами. Поворачивается спиной. Макс грубо предупреждает:

— Бери. Иначе выкину в окно!

— Дурак! — ненависть выплескивается из нее. Но при этом Вера разворачивается, хватает духи, прячет их в сумку и, перекинув через руку шубу из стриженой норки, купленную на Кипре, громкими шагами выходит из квартиры.

Макс устремляется к окну. Ему удается увидеть, как жена выскакивает из подъезда, садится в иномарку, и машина исчезает за краем дома. Остальное ему узнать уже не дано.

Вера сидит на переднем сиденье, нахохлившись. Жаке не задает никаких вопросов. Внимательно смотрит на дорогу. Быстро проскакивает забитую машинами трассу до Текстильщиков и поворачивает в сторону центра.

— Муж узнал о наших с тобой отношениях, — трагическим голосом заявляет Вера, давая понять, что она принесла в жертву домоганиям Темирова самое дорогое в ее жизни.

Жаке доволен. Он мог бы возразить ей и похвастаться тем, что женщины ради него и не на такое отваживались, но после всего случившегося с Глотовым и Степаном предпочитает не злить ее, видя в ней ценного помощника. Поэтому спокойно предлагает:

— Может, ему денег подбросить? Так, на нормальную мужскую жизнь. Скажи, а? Я теперь серьезно богат, мне ничего не стоит.

Вере становится гадко от такого торгашеского предложения. Она лезет в сумку, достает духи:

— Как ты смеешь! Он меня любит. Ждал с нетерпением. Самые дорогие духи купил. Ты до такого, между прочим, и додуматься не в состоянии…

— Ай-ай-ай, — смеется Жаке. — Подарил какую-то ослиную мочу, она и счастлива. Сейчас подъедем куда-нибудь, где подороже, сама выберешь, хоть три флакона.

Вера не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Ее терпению тоже наступает предел. Тем более они уже не на Кипре, а в Москве. Лучше всего ей вернуться домой и убедить Макса, что ничего не было. Пусть изобьет ее, пусть оскорбит, но в конце концов простит. Он ведь ее любит. Приняв решение, Вера приказывает:

— Останови, я выйду. Мне противно твое животное ханство!

— Ай, ай, ай, — качает головой Темиров. — Нельзя обижаться, я же пошутил. Покажи духи, мужчины в таких вещах плохо разбираются.