Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы из каких будете? — спросил Говорухин.
— Если б я знал! Однако лгать не стану: последнее время служил правым. Крайне правым.
— Служил?! Как прикажете вас понимать? — в упор спросил Данченко.
Лещинский помолчал, тасуя мысли.
— Теперь все в прошлом. Но дело не во мне, я искренне хочу вас понять, по крайней мере, стараюсь. Понять — значит простить. Я хочу знать, что представляют собой советские люди, коммунисты. До сих пор я пользовался односторонней информацией, к тому же весьма тенденциозной. Теперь надеюсь получить ее из первых рук. Мною движет не праздное любопытство, возможно, я смогу вам чем-то помочь. Нужно поскорее покинуть Харбин и уехать на север, каким-то образом проникнуть в освобожденные районы Китая. Красные китайцы, надо полагать, встретят своих единомышленников с распростертыми объятиями: ворон ворону глаз не выклюет.
— Полегче, полегче!
— Простите. Постарайтесь попасть к Чжу Дэ или к другому коммунистическому фошу. Красные сумеют переправить вас в Россию. Это все-таки легче, чем добираться туда самостоятельно.
— Резонно, — согласился Данченко. — Но как выбраться отсюда?
— Вопрос сложный. Харбин — город большой, появляться на улицах небезопасно, на вас наверняка объявлен розыск. Полиция и армейские патрули прочесывают квартал за кварталом, поднята на ноги вся агентура. Ваше платье вызовет подозрение, вас схватят. Очевидно, идти в разведку придется мне, хотя и мой костюм тоже весьма непрезентабелен. К тому же, возможно, и меня ищут.
— Черт с ней, с разведкой, обойдемся, — горячился Петухов. — Пойдем напролом.
— И нарвемся на пулю, — рассердился Данченко. — Нужно что-то придумать.
Думали так, что мозги скрипели, ничего путного в голову не лезло: Петухов выдвигал планы один другого рискованней, Данченко последовательно их браковал. Его поддерживал Лещинский, что особенно раздражало Костю. Но доводы переводчика звучали убедительно, недаром старшина с ними соглашался.
Обозленный Петухов обрушился на Говорухина:
— А ты чего молчишь? Расселся с постной физией, как на поминках! Что предлагаешь?
— Я-то?!
— Ты-то. Выкладывай!
— Влипли мы, Кинстинтин, как муха в мед, в этом проклятом Харбине. Ничего не соображаю, голова дурная, мысли враскоряку.
— Эх, ты, тютя! По тайге ходил, а в городе растерялся. Следопыт, называется!
— Ну, ты даешь, Кинстинтин! Лес — друг наипервейший. Он и укроет, и обогреет, и накормит. В тайге я тебя куда хошь выведу с завязанными глазами.
— Брось трепаться, Пишка! Ври, да знай меру.
— А вот и нет. По звукам, по току воздуха, по запахам разным верную дорогу завсегда определю.
— Отсюда по запахам не выберешься, — вздохнул Данченко. — Тут смертью пахнет.
— Ну, вот что, милостивые государи, — решительно сказал Лещинский. — Хватит переливать из пустого в порожнее. Я вас выслушал, извольте меня послушать. Злоупотреблять вашим вниманием не стану, скажу одно: вечером мы покинем сей гостеприимный приют. Вашим гидом буду я.
— А куда вы нас поведете? — насторожился Данченко.
— Есть один приятный уголок…
— Ясненько, — насмешливо протянул Петухов. — Вернемся туда, откуда ушли. Там нас ждут не дождутся. А за находчивость и героизм их благородию пожалуют орден Восходящего Солнца.
— Скверный у вас характер, юноша. Впрочем, я не настаиваю — думайте. Возможно, найдете более выгодные варианты.
— Повременим, — согласился Данченко. — Це дило треба разжуваты.
XVIII
ПРИЯТНЫЙ УГОЛОК
Петухов и Данченко лежали на охапке гаоляна. Говорухин, пристроившись на верхней ступеньке трапа, следил за набережной. Лещинский считал эту предосторожность излишней: владельцу джонки уплачено с лихвой, пусть отрабатывает полученные деньги. Заметит полицейского — предупредит. Пограничники тем не менее решили перестраховаться и установили наблюдательный пункт.
Петухов, устав приставать к Лещинскому, зарылся в пахнущую прелью солому и задремал. Данченко, внешне спокойный, терзался сомнениями относительно новоявленного гида. Многолетняя служба на границе и немалый жизненный опыт убеждали старшину, что верить переводчику нельзя, — японский прислужник, люто ненавидящий Страну Советов, только прикидывается либералом, эдаким сторонним наблюдателем. Надеется заманить пограничников в ловушку, чтобы ценой их жизни вымолить себе прощение. Разглагольствования о недовольстве судьбой, сетования на неудовлетворенность существования вдали от Родины не что иное, как камуфляж. Став поневоле заложником, этот человек настойчиво навязывает свою помощь, опасаясь, что рано или поздно от него постараются отделаться, и тогда его ничто не спасет. Каждый шаг Лещинского необходимо анализировать, ни на секунду не упускать переводчика из вида, следить за каждым его движением, жестом, словом и при малейшем сомнении уничтожить. Правда, он человек полезный, умеет с китайцами договариваться, а главное — знает, как из города выбраться, однако это лишняя обуза. Исподволь Данченко разглядывал тонкий профиль Лещинского — хладнокровный господин, держится независимо, посмеивается — расчет на простаков. Остается, как говорят стрелки, сделать поправку на ветер, поиграть в его игру — иного выхода нет: без провожатого по городу не пройти. Объявлена тревога, полиция, жандармерия, военные патрули рыщут волками.
— Подъем, Петухов. Смени Пимена. — Данченко скосил глаза на Лещинского: — В случае чего…
— Ясно! Не первый день замужем. Пиша, устал? Иди отдохни. На соломке мягко. А блох игнорируй.
— Твоя правда, притомился я. Вон за тем домиком приглядывай, Кинстинтин, туда какой-то чин вошел, кажись, офицер.
— Ну, зашел, что особенного? Возможно, у него там любовница.
— Может, и так. А дом на заметку возьми. И тот, угловой, где киоск. Там недавно солдаты крутились. Кажись, все, пост сдан.
— Пост принят. Привет блошкам.
Петухов сел на ступеньку, устроился поудобнее, перед ним в тусклой хмари зимнего дня лежала гранитная набережная. Теперь она не выглядела безлюдной, издали наплывал многоголосый шум. Кричали разносчики с корзинами на плече, ветер доносил вкусные запахи: на дымящихся таганках[206] кипело варево. Торопились куда-то прохожие, подгоняемые легким морозцем. Полицейских в разношерстной толпе не видно, впрочем, они могли переодеться. Вскоре Петухову стало скучно: товарищи спали, Лещинский лежал, отвернувшись к стенке, Петухов сердито высморкался — дрыхнет, паразит!
Но Лещинский бодрствовал, настроение было ужасным. Он словно увидел себя со стороны, критически оценил случившееся, похожее на дурной сон. Высокообразованный специалист, занимающий достойное положение в обществе, уважаемый и любимый друзьями, довольный жизнью, скрупулезно выполняющий служебные обязанности, благодарный приютившей его стране, разом лишился всего. Даже если каким-то чудом удастся выпутаться из скверной истории, ему незамедлительно предъявят счет, который, возможно, придется оплачивать жизнью. Полковник Кудзуки объяснений не примет, никто за него не заступится, друзья ссориться с властями не захотят. А если вдобавок его заподозрят в симпатиях к СССР, возникших, допустим, на почве застарелой ностальгии…
Что же делать? Как себя реабилитировать? Ведь он не перевертыш, в марксистскую веру его не обратят
