Князь Воротынский - Геннадий Ананьев

Куда как с добром. Теперь стоит только появиться туменам Девлет-Гирея или даже малого войска во главе с каким-нибудь мурзой, ему, князю, сразу станет известно и будет время подготовиться к встрече. Это – радовало. Превосходно, когда беспрерывно станет под оком лазутчиков все Поле. Всю весну и все лето. А вот частая смена на сторожах вызывала сомнение. Месяц, и то срок не велик, а тут – две недели. Ладно ли?

– Помнишь, князь, отписку о земле? Ты же согласился…

Верно, просил Двужил оделить землей всех стрельцов и казаков, отписанных к новым сторожам, поселив их кучно в городках или станицах крупных, чтоб поселение на две сторожи, а то и на три; просил и тем, кто и на прежних сторожах дозорил, подбавить землицы – поддержал тогда просьбы стремянного Воротынский, более того, распорядился, чтобы тем, кого главным смены на сторожах воеводы определят, четей по десять выделили бы добавочно; но разве то доброе дело стало помехой службе?

– Нет, князь. Смены расписаны полюдно. У каждой смены своя сторожа, обвыкать нужды нет, зато и землю служилые блюдут отменно, имея от нее сверх оклада царева знатный прибыток, и дозорят отменно. Я их предупредил: за нерадивость не то чтобы на четырехнедельную смену возверну, но и двухмесячную определю. Бдят отменно, чего Бога гневить. Ни одна сакма за то время, пока ты при царе состоял, не погуляла без наказания. Погибло в сечах всего два стрельца, ранены дюжина казаков и двоих в плен татары заарканили. Крымцев же побили знатно, полон тоже велик.

Ну, что ж, раз польза видна, выходит – разумно все. И добро, и строгость. Люди – есть люди. К ним с одним добром нельзя, на них и окорот необходим. Одни поймут и оценят доброту, у других корысть победит, а корысть – зараза смертельная, расползается быстро, подминая под себя даже честных и нестяжательных. Никифор, не ожидая ни одобрения, ни осуждения его действиям, продолжал:

– Одно дело тебе, князь, нужно бы сделать: царевым словом землю за служилыми закрепить, – и замолчал, опасаясь, как бы не вспыхнул князь, ибо он сам в уделе своем волен поступать, как ему сподручно, только время нынче неустойчивое, сегодня удел твой, а завтра – Бог весть что станется. А новая метла по-новому метет, барское жалование, выходит, надежней.

Князь Воротынский не одернул Никифора Двужила, он понял его, хотя и был уверен, что царь никак не может его, ближайшего слугу, опалить. В удел пожалован Одоев, стало быть, – до живота. Впрочем, чем черт не шутит, пока Бог спит. В наследственности оставлено лишь треть Воротынска. Ответил:

– Далеко вперед заглядываешь, соломку загодя стелешь, где, Бог даст, даже не придется падать. Но, может, ты и прав. Раз есть сомнение, при первой же встрече с государем попрошу у него жалованные грамоты. А тебе и сыну твоему боярство выговорю.

– Спасибо, конечно, но мне и без боярства за тобой, князь, лучше боярина живется. У сердца своего меня держишь. Надеюсь, и у сына моего сладится.

– Похоже, сладится.

Они подъезжали к очередной стороже, и разговор их поначалу смолк, а затем повернул в новое русло: ладно ли облюбовано место для крепостицы, не близко ли лес, откуда может неожиданно напасть враг – князь оценивал сделанное Никифором придирчиво, но, как и на прежних сторожах, все здесь было устроено без изъяна.

Что ж, осталось побывать на двух последних сторожах, переночевать в городке воеводском или на погосте у головы стоялого, где сподручней окажется, и – домой. К княгине-ладе, к дочке своей улыбчивой, начинающей уже лопотать, хотя и непонятно, но звонко.

Не знал он, что доброе его настроение улетучится, как пар, когда вернется он домой, где уже сутки ждет его вестовой из Серпухова от главного воеводы окской рати. Весть сама по себе радостная, но звонкой пощечиной прозвучит она для Воротынского. Вестовой из тысяцких не вручил никакой отписки князю Михаилу, а сказал всего несколько слов:

– Девлет-Гирей не пойдет нынче. Неразбериха у него между улусами.

Опередили, выходит, с вестью, хотя, казалось бы, он и на сей раз должен был бы первым узнать о новых планах крымского хана. Увы, что-то, значит, не додумано, не доработано. Но более всего обеспокоило князя Воротынского, что царь Иван Васильевич может посчитать ту весть, какую доставил гонец в Яхрому, специально подстроенной, чтобы не продолжать поездки на богомолье. Обвинит, таким образом, в тайном сговоре с противниками поездки, с противниками встречи с Вассианом. Уверенности в этом добавит и то возражение, какое он сделал монаху-затворнику. «Мало одного Челимбека, чтобы и впредь впросак не попадать. Хоть и надежен он, но один. А один в поле – не воин».

На следующий день позвал Никифора Двужила с сыном Космой и Николку Селезня совет держать. Двужил сразу предложил:

– Пошли, князь, меня. С купеческим караваном. Комар носа не подточит.

– Верю, – кивнул князь. – Исполнишь все ладно, только нельзя тебе. В сечах крымцы не раз с тобой меч к мечу сходились, а ну если кто узнает? Не гоже. Купца смышленого поискать бы. Тайное ему и поручить.

Урок не из легких, но определился все же подходящий по всем статьям купец из молодых, рискованных и в то же время рассудительно-мудрых. Возил он свой товар уже к Перекопу и даже в Кафу проникал. В одном неурядица – в Астрахани он торг ведет. Лишь к осени воротится.

– К осени, так к осени, – смирился Воротынский. – К тому времени товар ему приготовим да подарки Челимбеку: меха, серебро и золото.

Еще одна, можно сказать, дерзкая задумка родилась у князя Воротынского: сговориться с литовскими князьями-соседями, чтобы сообща стоять против крымцев, помогая друг другу силой, но, главное, делясь вестями без утайки. Здесь, правда, хитрить не было нужды и подкупать тоже, подготовил письма и разослал с ними верных дружинников. Вроде посольств княжеских. Он, конечно, понимал, что сверх своего берет, что сносится с иноземцами, это дело Посольского приказа и самого царя, но оправдывал себя тем, что не к королю же он шлет послов, а к таким же князьям, как и он сам. «Бог простит грехи невольные…»

И еще он считал, что царь не узнает о его самовольстве, ибо надежны и Никифор Двужил с сыном, и Николка Селезень, пускать же к этим тайным делам он больше никого не намеревался. Даже духовного наставника. Фрола же Фролова нет в усадьбе, и вернется ли он, вилами на воде писано. Лучше бы, конечно, не вернулся. Пусть понравится царю и останется в его гвардии. Сотником, допустим.

Увы, надеждам тем не суждено было сбыться. Царю действительно приглянулся расторопный, услужливый, понимающий с полуслова, а то и со взгляда стремянный князя Воротынского, он намеревался пожаловать ему дворянство, но так случилось, что сам же себе поперечил.