Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

с трудом отличают свои мысли, чувства или желания от чужих. Слияние хорошо выявляется на занятиях групповой психотерапией у пациентов, полностью идентифицирующих себя с группой; для них характерно при описании собственного поведения употребление местоимения «мы» вместо «я»125

Слияние – одна из невротических форм нарушения контакта, одна из форм нарушения границ между Я и миром. Форма достаточно распространенная. В социальной сфере она выражается в сильной потребности к самоидентификации с неким социальным, политическим или религиозным целым.

3. То же мы можем наблюдать и в отношении другого невротического механизма126 – «проекция». «При проекции человек отчуждает присущие ему качества, поскольку они не соответствуют его Я-концепции»127 Естественно, эти качества отчуждаются не реально, а идеально. Самый простейший пример – нечестный человек таковым себя не считает, но зато подозревает в нечестности всех остальных. Свою же нечестность он интерпретирует как необходимость выживания среди нечестных людей.

Одной из форм проявления механизма проекции является параноидальное поведение. Здесь личная агрессия отрицается и бессознательно приписывается миру. В результате, человек постоянно подозревает в других агрессивные акции по отношению к нему.

Теоретик, в экзистенции которого доминирует параноидальный механизм, склонен к поддержке различных «теорий заговора». Он также склонен к видению социальной реальности как борьбы его социальной общности с враждебным и коварным миром. Весьма часто слияние и проекция – два взаимодополняющих друг друга механизма.

В свете всего вышесказанного, как еще можно воспринимать слова известного политика с ученой степенью доктора философских наук о том, что все бедствия России в последние несколько столетий проистекают из враждебной деятельности Запада и козней тех, кто подкуплен им? Тотчас вспоминаются слова Ивана Грозного из его письма Курбскому: «Что бы плохое ни случилось с нами – все это из-за германцев». Здесь невольно возникает вопрос о когнитивной вменяемости подобного теоретика. Рождается подозрение, что его суждения являются не столько плодом научного видения реальности, сколько рационализацией личных и социокультурных детерминант.

Экзистенциальная детерминация всегда идет рука об руку с детерминацией социокультурной, поскольку та или иная социальная структура продуцирует определенный тип экзистенции. Так, например, для России весьма характерен конфлюэнтный тип личности, склонный к растворению в той или иной социальной общности. Для капиталистического же Запада более характерна личность с жесткими границами Я.

4. Уместно упомянуть и о другом типе невротической личности – интроективной личности. «При интроекции человек усваивает чувства, взгляды, убеждения, оценки, нормы, образцы поведения других людей, которые, однако, вступая в противоречие с собственным опытом, не ассимилируются его личностью. Этот не ассимилированный опыт – интроект – является чуждой для человека частью его личности. Наиболее ранними интроектами являются родительские поучения, которые усваиваются ребенком без критического осмысления. Со временем становится трудно различить интроекты и свои собственные убеждения»128 Часто на вербальном уровне интроект оформляется посредством терминов «должно», «рекомендуется» и т. д. Почти все моральные и политические императивы есть, по сути, интроекты, внедренные обществом в сознание человека. К счастью, большинство людей оказываются недостаточно «сознательными» – интроекту не удается глубоко поразить их экзистенцию и в итоге, дезорганизовать их контакт с миром и собственным Я. Некоторые же формируются как интроектированая личность. Чаще всего они – выходцы из религиозных и моралистических семей.

Поскольку интроекты находятся в разительном несоответствии с реальностью, и по большей части, неадекватны ей, жизнь интроекти-рованой личности превращается в борьбу с «неправильным» миром. Если такой человек избирает путь социального ученого или идеолога, то его задачей становится упорное отстаивание и теоретическое обоснование своих ценностных доминант. Очевидно, что и здесь рациональная дискуссия – вещь бессмысленная. Предполагается, что рациональный аргумент взывает к разуму. Интроект же – паттерн бессознательного, которое и определяет во многом содержание разума. В итоге, рациональная дискуссия превращается в стрельбу по отражению в зеркале.

Если же говорить более обобщенно, то необходимо отметить, что экзистенциальная доминанта, рационализированная в ту или иную идею или комплекс идей, существует не сама по себе, но всегда выполняет очень важные невротические функции. Образно говоря, такая доминанта является одной из фундаментальных несущих конструкций экзистенции определенного типа. На это, прежде всего, указывает то количество психической энергии, которое выбрасывается человеком в связи с ней. Вполне естественно, что любое рациональное покушение на эту доминанту тотчас включает мощнейший механизм психического сопротивления. Неосознанно такое покушение воспринимается как атака, угрожающая разрушить всю структуру экзистенции.

В самом деле, традиционно рациональная дискуссия между социальными теоретиками рассматривается как свободный обмен аргументами с целью обнаружить истину. Это справедливо. Но проблема в том, что очень часто этот обмен аргументами есть лишь внешний, поверхностный уровень коммуникаций. Более же глубокий и, соответственно, более значимый уровень коммуникации – столкновение двух экзистенциальных опытов, двух экзистенциальных структур.

В силу этого понимание и когнитивное продвижение оказываются скорее исключением, нежели правилом в подобной коммуникации, поскольку осознанное поражение в рациональной дискуссии в итоге оказывается фактом, ставящим под сомнение структуру экзистенции проигравшего.

Мощь же психологического сопротивления огромна и трудно преодолеваема. Чтобы понять это, достаточно вспомнить, что полный курс психотерапии занимает несколько лет. И львиная доля этого времени уходит у психотерапевта на преодоление механизма сопротивления.

Как бы то ни было, я вновь и вновь утверждаю, что когнитивное продвижение в рамках рациональной дискуссии по социальным вопросам есть скорее счастливое исключение, нежели правило. Если бы передо мной поставили задачу – достичь прогресса в дискуссии, например, с коммунистом или христианином, то первое, чтобы я сделал – сконцентрировался бы не на фактах и суждениях (здесь это было бы бессмысленно), а на анализе базисных посылок его суждений. Я попробовал бы, если б он позволил мне это, помочь ему вычленить неотрефлексированные культурные и экзистенциальные установки и осознать их роль в его мышлении. Фактически, подобная работа была бы тождественна работе психотерапевта с клиентом. Очевидно, что мой оппонент просто не позволил бы мне проделать все это, мгновенно прервав контакт. И он был бы прав, поскольку согласие вступить в дискуссию не есть запрос на психотерапию.

Возможно, моему читателю уже давно кажется, что я погрузился в идеи странные и сомнительные. Но по большому счету, я не излагаю ничего принципиально нового. Фактически, логика моего подхода в работе с той или иной философской и социальной позицией есть логика, оформленная еще Сократом. Я лишь переформулирую ее с учетом новейших достижений социальной и психологической науки. К слову сказать, реализация этого подхода столь же проблематична ныне, как и две с половиной тысячи лет тому назад. Помнится, оппоненты частенько бивали Сократа, да и врагов он имел множество. В итоге, основатель метода деконструкций весьма плохо кончил.

Тема экзистенциального детерминирования социального познания обширна и слабо изучена. И у меня нет возможности в данном тексте развернуто представить ее. Но, думаю, уже и сказанного