Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

должное уважение. — Если ты меня забыл, то я и есть тот самый Чамри Берн, который несколько лет назад совершил трагическую ошибку, уйдя из Сердца Леса на юг.

— А, тот горец! — улыбнулся Барна. Улыбка у него была широкая, белые зубы так и сверкали в зарослях бороды. И голос у него был потрясающий: густой, глубокий бас. — Ну, что касается тебя самого, то добро пожаловать снова к нам. Ты ведь знаешь: мы тут вольны приходить и уходить когда вздумается! — Он пожал Чамри руку и спросил: — А кто эти парни?

Чамри представил нас, в нескольких словах описав наши таланты. Барна потрепал Венне по плечу и сказал, что охотнику в Сердце Леса всегда рады; на меня он внимательно смотрел с минуту, потом сказал:

— А ты, Гэв, зайди ко мне сегодня попозже, если не трудно. Тома, ты им жилье подыщешь? Хорошо, хорошо, хорошо! Добро пожаловать в свободную жизнь, ребята! — И он широкими шагами зашагал дальше. Издали было особенно хорошо заметно, что он по крайней мере на голову выше всех вокруг.

Чамри сиял.

— Клянусь священным камнем! — воскликнул он. — Ни одного слова недовольства, только «добро пожаловать», и все грехи прощены! Вот вам поистине великий человек! И сердце у него великое!

Мы нашли себе пристанище в одном из домов, который показался нам просто роскошным после наших сделанных кое-как и насквозь продымленных хижин. Потом поели в общей столовой, которая была весь день открыта для всех, и там-то Чамри наконец и обрел то, о чем так сильно мечтал: повара как раз изжарили пару баранов, и он ел жареную баранину до тех пор, пока глаза у него не заблестели от наслаждения над лоснящимися от бараньего жира щеками. После этого он проводил меня к дому Барны, который возвышался над центральной площадью, но со мною внутрь не пошел.

— Не стану торопить судьбу, — пояснил он. — Барна ведь тебя просил зайти, не меня. Спой ему эту песню — «Свобода», так, кажется? Сразу его сердце завоюешь.

Я вошел в дом, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало, и сказал там, что меня просил зайти сам Барна. Навстречу мне попадались исключительно мужчины, но где-то в глубине дома я слышал и женские голоса. И эти звуки, звуки женских голосов в глубине большого дома, словно вдруг странным образом сдвинули что-то в моем мозгу, приоткрыли какую-то дверку. Мне захотелось остановиться и послушать. Впрочем, услышать мне хотелось только один-единственный голос.

Но остановиться мне не дали, и пришлось следовать за провожатыми, которые привели меня в какую-то комнату с большим камином. У камина, хоть огонь в нем и не горел, сидел Барна — в огромном кресле, очень для него подходящем и похожем на настоящий трон. Вокруг было много мужчин и женщин, и Барна разговаривал с ними и смеялся. На женщинах были такие красивые одежды, каких я не видел уже много месяцев, а такие расцветки, как у этих тканей, я в последнее время замечал лишь на цветущем лугу или любуясь отблесками зари. Вы будете смеяться, но я просто глаз не мог отвести от этой одежды, причем больше всего меня привлекало именно разнообразие цвета, а не сами женщины. Некоторые мужчины тоже были очень красиво одеты, и вообще было очень приятно видеть чистых людей в красивой одежде, мирно беседующих друг с другом и весело смеющихся. Это было так мне знакомо!

— Поди-ка сюда, парень, — сказал Барна своим глубоким великолепным басом. — Тебя ведь Гэв зовут, верно? Ты, Гэв, из Казикара или из Азиона?

А вот в лагере Бриджина никогда никто не спрашивал человека, откуда он. Среди беглецов, дезертиров и преследуемых законом воров такой вопрос вряд ли восприняли бы с одобрением. Чамри был единственным, кто часто и совершенно свободно рассказывал, откуда он бежал, но и то только потому, что теперь находился далеко-далеко от тех мест. А не так давно по лагерю пронесся слух о рейдах, совершаемых охотниками за рабами в поисках беглецов. В общем, там все считали, что лучше вообще не иметь никакого прошлого, и меня это совершенно устраивало. Так что я был настолько ошеломлен вопросом Барны, что ответил на него нехотя, с трудом и таким тоном, что даже мне самому показалось, что я говорю неправду:

— Я из Этры…

— Из Этры? Да неужели? Впрочем, я ведь сразу распознаю горожанина, стоит мне его увидеть. Я и сам родился в Азионе, будучи сыном одного из тамошних рабов. Как видишь, я и в лес город с собой притащил. Что хорошего в свободе, если ты беден, голоден, грязен и никак не можешь согреться? Такая свобода никому не нужна! Если человек хочет в одиночку зарабатывать себе на жизнь луком или мотыгой, то это его собственный выбор; а здесь, в Сердце Леса, никому не грозит ни рабство, ни нужда. Таков главный и основной закон Барны. Верно я говорю? — спросил он со смехом у тех, что его окружали, и они дружно закричали:

— Верно!

Энергия и доброжелательность этого человека, его нескрываемое наслаждение жизнью воздействовали на других столь сильно, что устоять было совершенно невозможно. Его тепла и силы, казалось, хватает на всех. Кроме того, он, безусловно, был умен; его ясные глаза все подмечали очень быстро и видели глубоко. Посмотрев на меня внимательно, он сказал:

— Ты был домашним рабом и с тобой очень хорошо обращались, верно? Со мной то же самое было. Что тебя научили делать в хозяйском доме?

— Я получил неплохое образование, чтобы впоследствии учить детей в нашей школе. — Я говорил очень медленно, словно читая некую историю, написанную не обо мне, а о ком-то другом.

Барна наклонился вперед, явно заинтересовавшись моим сообщением.

— Получил образование, говоришь? — воскликнул он. — Читать, писать умеешь? И все такое?

— Да.

— Чамри сказал, что ты еще и певец, так?

— Рассказчик, — поправил я.

— Рассказчик, значит… И о чем же ты рассказываешь?

— Обо всем, что когда-то прочел в книгах, — сказал я не потому, что хотел похвалиться, а потому, что это было правдой.

— Что же ты читал?

— Разные книги. Историков, философов, поэтов.

— Да ты действительно образованный человек, клянусь Глухим богом! Образованный человек! Учитель! Не иначе как сам великий бог удачи послал мне человека, в котором я так нуждался, которого мне так не хватало! — Барна с радостью и некоторым удивлением посмотрел на меня, поднялся со своего огромного кресла и заключил меня в медвежьи объятия. Мое лицо оказалось притиснутым к его курчавой бороде. Он так сдавил мне ребра, что