Лекции о сущности религии - неизвестен Автор

"Муж, - говорит Софокл в Аяксе-биченосце, - даже если он и имеет могучее тело, должен постоянно думать о том и бояться того, что он и от малейшего несчастного случая может погибнуть". "Мы, люди, не что иное, говорит он там же, - как легкие тени, лишенные существа. Если ты об этом подумаешь, то никогда не произнесешь дерзкого слова против богов и никогда не будешь кичиться тем, что сильнее или богаче других, ибо один единственный день может отнять у тебя все, что ты имеешь". Когда Аякс покинул отчий дом, то отец сказал ему: "Мой сын, стремись к победе, но пусть победой бог тебя дарит". Аякс, однако, дал на это глупый и дерзкий ответ: "Отец! при помощи богов и слабый врага осилит: я же и без них стяжать надеюсь доблести венец". Эта речь храброго Аякса была, без сомнения, не только не религиозна, но и необдуманна, потому что и у самого храброго, и у самого сильного мужа может за ночь парализовать руку простой ревматический припадок или вообще какой-нибудь несчастный случай. Таким образом, если Аякс и не хотел иметь никакого дела с богами, то все же ему бы следовало включить в свою речь скромное "если" и сказать: "если со мной не случится какого-нибудь несчастья, я одержу победу". Религиозность есть поэтому не что иное, как добродетель скромности, добродетель умеренности, в смысле греческого благоразумия; бог любит, говорит Софокл, благоразумных, то есть ту добродетель, благодаря которой человек не переступает границ своей природы, не превосходит в своих мыслях и требованиях меру и возможности человеческого существа, не притязает на то, что несвойственно человеку, ту добродетель, благодаря которой он отказывается от гордого звания творца, а произведения, созидаемые им, даже произведения кузнечного и ткацкого ремесел, не зачисляет себе в заслугу, потому что способности к данному искусству и приемы его он имеет от природы, а не от себя. Будь религиозен! значит:

подумай, что ты такое: - человек, смертный! Не так называемое сознание бога, а сознание человека есть первоначально или само по себе сущность религии (в ее неизменном, положительном смысле) - сознание или чувство, что я человек, но не причина человека, что я живу, но не являюсь причиною жизни, что я вижу, но не являюсь причиною зрения. Хотеть упразднить религию в этом смысле было бы так же бессмысленно, как бессмысленно было бы хотеть сделаться художником, не имея таланта, а обладая только волей и старанием. Начинать какую-нибудь работу без таланта и, стало быть, без призвания значит начинать ее без бога; начинать же ее, имея талант, значит начинать с успехом, значит начинать ее с богом. "В нас, - говорит Овидий в своих Фастах, - живет некий бог, мы воспламеняемся, когда он нас возбуждает". Но что такое этот бог поэта? Олицетворенное поэтическое искусство, поэтический талант, опредмеченный в виде божественного существа. "Все попытки, превосходно говорит Гете, - ввести какое-нибудь иностранное новшество, потребность в котором не коренится в глубинах самой нации, неразумны, и все такого рода надуманные революции не имеют успеха, ибо они не имеют бога, который воздерживается от подобного рода негодных поступков. Но если существует в народе действительная потребность в большой реформе, то народ имеет бога на своей стороне, и реформа удается". Это значит: что творится без надобности, а стало быть, без права, ибо право нужды есть первичное право, то творится без бога. Где нет необходимости в революции, там не достает у революции и настоящего побуждения, таланта, головы, и она по необходимости должна потерпеть крушение. Предприятие без бога, или, что то же, без успеха, есть предприятие безголовое и бесполезное. Другая черта религии, которую следует отметить и которую мы уже отметили, есть то высокомерие, с которым человек, преисполненный лишь сознания собственного значения, все превращает в себе подобное, очеловечивает и таким образом делает также отличную от человека сущность его личным существом, следовательно, существом, которое является предметом молитв, благодарений и почитания. Религия благодаря тому, что она делает произвольное чем-то непроизвольным, силы и произведения природы - дарами и благодеяниями, обязывающими человека благодарностью и почитанием по отношению к их творцам-богам, - религия поэтому имеет за собой видимость глубокой гуманности и культуры, между тем как противоположная точка зрения, рассматривающая и принимающая блага жизни как непроизвольные произведения природы, имеет против себя видимость бесчувственности и грубости. Уже Сенека говорит в своем сочинении о благодеяниях: "Ты говоришь: все эти блага идут от природы. Но разве ты не сознаешь, говоря это, что ты употребляешь другое название для бога? Ибо что другое природа, как не бог? Стало быть, ты ничего не говоришь, неблагодарнейший из смертных, когда говоришь, что ничем не обязан богу, а лишь природе, ибо нет ни природы без бога, ни бога без природы, но оба они - одно и то же". Однако мы не должны дать себя ослеплять этим религиозным ореолом святости, но признать, что влечение человека выводить все действия природы из одной личной причины, добрые - из доброй воли или доброго существа, злые - из злой воли или злого существа, имеет свое основание в грубейшем эгоизме, что лишь из этого влечения произошли религиозные человеческие жертвоприношения и другие ужасы человеческой истории; ибо то же влечение, которое для блага, им получаемого, нуждается в личном существе для благодарности и любви, нуждается и для зла, с ним приключающегося, для того, чтобы ненавидеть и уничтожать, также в личном существе, будь то еврей или еретик, волшебник или ведьма. Один и тот же огонь вздымался к небу в знак благодарности за блага природы и сжигал в виде наказания за зло природы еретиков, волшебников и ведьм. Если поэтому признаком образования и гуманности является благодарение господа бога за благодетельный дождь, то таким же признаком образования и гуманности является и навязывание в качестве вины дьяволу и его товарищам вредоносного града. Там, где все доброе исходит от божественной доброты, там по необходимости все злое исходит от дьявольской злобы. Одно не отделимо от другого. Но совершенно ведь очевидно, что приписывание человеком злой воли действиям природы, противоречащим его эгоизму, свидетельствует о величайшей неразвитости. Нам не нужно для того, чтобы в этом убедиться, восходить до Ксеркса, который, согласно Геродоту, наказал 300 ударами кнутом Геллеспонт, в досаде на то, что через море нет моста; не нужно переселяться на остров Мадагаскар, где умерщвляют детей, которые во время беременности и родов причиняют своим матерям тягость и боли, будто бы из-за того, что они злы, мы ведь и сами видим, как наши некультурные, невежественные правительства приписывают все им неприятные, исторически необходимые явления в развитии человечества злой воле отдельных лиц, как некультурный человек лишь потому дурно обращается со своим скотом, со своими детьми, со своими больными, что он рассматривает ошибки или особенности природы, как действия преднамеренной закоснелости, как и вообще чернь со злорадством приписывает воле человека то, что от него не зависит, что он имеет от природы. Стало быть, таким же признаком некультурности, грубости, эгоизма, предубежденности является то, что человек противоположные, благодетельные явления природы приписывает доброй или божественной воле. Различение: "я - не ты, ты - не я" - есть основное условие, основной принцип всякого образования, всякой гуманности. Тот же, кто приписывает действия природы воле, тот не различает между собой и природой, между своим и ее существом, тот поэтому и не относится к ней так, как должен относиться. Истинное отношение к предмету должно соответствовать его отличию от меня, от моего существа; это отношение, правда, не есть религиозное, но и не up религиозное, как это представляет себе обыкновенная и ученая толпа, которая знает лишь противоположность между верой и неверием, религией и нерелигиозностью, но не знает третьего, высшего над ними обоими. Будь так добра, милая земля, - говорит религиозный человек, - и дай мне хорошую жатву. "Хочет земля или не хочет, она должна мне принести плоды", - говорит нерелигиозный человек, Полифем; земля мне принесет, - говорит настоящий, чуждый как религиозности, так и нерелигиозности, человек, - если я ей дам то, что подобает ее существу; она ни не хочет дать, ни не должна дать - дать вынужденно, против своей воли она просто только даст, если я с своей стороны исполню все условия, при которых она может что-либо дать или, вернее, произвести; ибо природа не дает мне ничего, я должен все, - что, по крайней мере, не имеет непосредственно ко мне отношения, - сам себе присвоить, и притом самым насильственным образом. Мы между собою, в силу разумных и эгоистических соображений, запрещаем убийство и воровство, но по отношению к другим существам, по отношению к природе, мы все убийцы и воры. Кто дает мне право на зайца? Лиса и коршун имеют такой же голод и такое же право существовать, как и я. Кто дает мне право на грушу? Она столько же принадлежит муравью, гусенице, птице, четвероногому. Итак, кому же она собственно принадлежит? Тому, кто ее берет. И за то, что я живу лишь убийством и кражей, я должен еще благодарить богов? Как глупо! Я обязан по отношению к богам благодарностью лишь в том случае, если они мне докажут, что я им и в самом деле обязан своей жизнью, и это они мне докажут лишь тогда, когда жареные голуби прямо с неба прилетят мне в рот. Я говорю: