История одиночества - Дэвид Винсент
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В большинстве случаев, особенно среди пожилых людей, компьютеры и мобильные телефоны выполняют роль прежних коммуникационных технологий, помогая держаться правильной стороны линии, отделяющей уединение от одиночества. Довольствоваться отсутствием физической компании проще, если можно с легкостью установить виртуальный контакт с друзьями и семьей, что, согласно исследованиям, и является главной целью использования интернета[1120]. Цифровые медиа особенно полезны для тех, кто из-за недееспособности или других форм нездоровья не может покинуть дом и оказаться в компании других людей[1121]. Таким образом, это уже вопрос о неравенстве ресурсов: бедные и малообразованные стремятся овладеть относительно дорогим и сложным оборудованием.
Как и в случае с любыми эмоциями, одиночество приобретает со временем узнаваемую идентичность, даже если его черты меняются под влиянием исторических обстоятельств[1122]. Несмотря на действие широкого спектра культурных и материальных сил, мы все еще можем вести дискуссию с писателями, которые примерно в конце XVIII века уделили этой теме повышенное внимание. Цифровое настоящее оказывает влияние на нашу точку зрения. «По мере того как мы приспосабливаемся к развивающейся технологической среде, – отмечает Майкл Харрис в совсем недавнем исследовании на эту тему, – по мере того как мы реагируем на изменения в жилищных условиях, как вбираем в себя риторику и поэтику собственного времени, наше отношение к уединению продолжает меняться»[1123]. Эффект этих изменений, однако, заключается в возобновленном акценте на преемственностях. При всех спорах и несмотря на значительные сдвиги в полярности замкнутости и общительности, в опыте и практике уединения сохраняется узнаваемое ядро. Определение Циммермана: «склонность к самососредоточению и свободе» – верно и в нашем веке[1124].
У бегства от общества других людей есть непреходящая привлекательность. Другие люди – это все-таки работа, какой бы необходимой и творческой она ни была. На одном уровне это всего лишь вопрос отдыха, возможности поразмышлять об отношениях и о более общих взаимодействиях в нашей жизни. Момент, выделенный для уединения, дает возможность найти новую цель и набраться сил для новых встреч. За исключением тех, кто все еще привержен молчаливому разговору со скрытым Богом, существует общее осознание необходимого движения между разговором и его отсутствием. Диана Сенешаль в недавней «Республике шума» вторит Циммерману: «Самая большая сила может заключаться в гибком одиночестве, способном выдержать и компанию, и ее отсутствие»[1125]. Как однажды сказал Даниель Дефо, самая здоровая форма одиночества заключена в самой занятой жизни[1126]. Чувство меры и ценности воплощается в постоянных переходах между состояниями уединенной рефлексии и исполненной общения встречи с другим.
Со времен античных философов и пустынных отшельников одиночество – чрезвычайно интертекстуальное событие. От таких видов повседневного отдыха, как прогулка или рыбалка, до героических подвигов в экстремальных природных условиях и до глубоких духовных исследований, у практикующих все это в уме есть книга, наделяющая их амбиции смыслом и помогающая оценивать результаты. Одиночество верхнего и нижнего регистров образовало со временем сложные паттерны. Начиная с книги «Циммерман об уединении» происходил постоянный обмен между чтением в одиночестве и чтением об одиночестве. Распространение грамотности и дешевой литературы с начала XIX века, а также нынешняя цифровая революция лишь расширили эту культуру, разнообразив доступные материалы и сократив путь между печатным словом и практикой.
На одном уровне это была история ничегонеделания. Уединенные «покой и тишина» слишком легко упускаются из виду как средство, с помощью которого большинство людей в прошлом восстанавливались от своих трудов дома или на работе. Вместе с тем, если проследить за этим явлением в различных его формах, нельзя не подчеркнуть важность физической активности для целей и последствий одиночества. От Вордсворта, обошедшего на своих посредственных ногах Европу, и Диккенса – «Неутомимых башмаков», гуляющего с неясной целью по улицам Лондона, до множества людей, выходящих из своих переполненных домов с собакой на поводке или без нее, – во все времена ходьба успокаивала и приводила мысли в порядок. То же самое можно сказать и о множестве тихих видов досуга, которые наш рассказ был призван спасти от забвения историей. Делание чего-то своими руками – будь то шитье, вязание, вышивание, переворачивание игральных карт, решение словесных загадок, коллекционирование марок, разведение животных, вскапывание почвы, забрасывание удочки, изготовление предметов домашнего обихода или, до сравнительно недавнего времени, зажигание сигареты – было во многом сутью и формой одиночных практик. Подобные вещи не только требовали времени и места, но и сами создавали их. Они сигнализировали другим, что занятые ими желают побыть наедине с собой, и неважно, были ли они физически дистанцированы от окружающих или нет. Сосредоточенность на работе руками позволяла разуму совершать собственные путешествия – мгновениями или часами, в зависимости от того, были ли это мимолетные мысли и фантазии или более целеустремленное созерцание. Это был побег от организованного труда, способ оживить чувства и идеи. Если и есть где-то дуга с подъемом и спадом в этом плане, то в долгосрочном росте диапазона одиночной физической активности, кульминация которого – постоянное нажимание на кнопки мобильного телефона в присутствии других людей и использование тренажерного оборудования для отсоединения своих одиночных упражнений от пункта назначения и открытого воздуха.
Движущими силами перемен в течение этого периода были основные структурные силы. Демография, потребительский рынок, технологические инновации и системы коммуникации изменили цель и практику уединения. Однако в большинстве случаев эти процессы облегчили, а не ограничили индивидуальный выбор в отношении того, оставаться ли в компании других или выйти из нее. Люди все чаще после Второй мировой войны решали жить в одиночестве, потому что это стало практически осуществимо, а также потому, что в разное время они предпочитали собственную компанию обществу родителей, или взрослых детей, или не удовлетворяющих их партнеров. Вопрос агентности должен был бы предостеречь от того аргумента, что люди сейчас, как пишет Сара Мейтленд, «боятся оставаться наедине с самими собой»[1127]. Точнее было бы сказать, что их беспокоит утрата свободы воли в их социальных отношениях. В тех случаях, когда они могут сами выбрать одиночество, они могут найти множество способов вести настолько полноценную жизнь, насколько это позволяют их возраст и здоровье. Если же ожидаемым результатам мешает тяжелая утрата или затянувшийся неуспех в личных отношениях или
