Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - Джордж Гордон Байрон

Песнь девятая

{688}

О Веллингтон (иль Villainton[91] — зоветТебя и так двусмысленная слава;Не победив тебя, не признаетВеличья твоего француз лукавыйИ, побежденный, каламбуром бьет)!Хвала! На пенсию обрел ты право.Кто смеет славы не признать твоей?Восстанут все и завопят о Ней.[92]{689}

Неладно ты с Киннердом поступилВ процессе Марине{690} — скажу открыто,Такой поступок я б не поместилНа славные вестминстерские плиты.Все остальное мир тебе простил,И нами эти сплетни позабыты:Хоть как мужчина ты и стал нулем, —«Героем юным» мы тебя зовем.

Мы знаем, после славного походаТебе даров немало принеслиЗа то, что, Реставрации в угоду,Ты спас легитимизма костыли{691}.Испанцам и французскому народуОни прийтись по сердцу не могли,Но Ватерлоо заслуженно воспето,Хоть не дается бардам тема эта{692}.

Но, что ни говори, война — разбой,Когда священных прав не защищает.Конечно, ты — «головорез лихой»{693};Так сам Шекспир подобных называет;Но точно ль благороден подвиг твой —Народ, а не тираны, пусть решает.А им-то лишь одним и повезло:Им и тебе на пользу Ватерлоо.

Но я не льщу; ведь лестью ты упитан!Устав от грома битвы, так сказать,Герой, когда имеет аппетит он,Скорее оды предпочтет глотать,Чем острые сатиры. Все простит онТем, кто его способен называть«Спасителем» народов — не спасенных,И «провиденьем» — стран порабощенных.

Иди к столу! Я все сказал, поверь!Но вспомни, как наешься до отвала, —Солдату, охраняющему дверь,Чего-нибудь послать бы не мешало:Он тоже ведь сражался, а теперьЕго уже не кормят, как бывало.Никто не отнимает благ твоих,Но что-нибудь оставь и для других.

Я не хочу вдаваться в рассужденья,Ведь ты велик, ты выше эпиграмм!Был в Риме Цинциннат{694}, но отношеньяОн никакого не имеет к нам.Ты, как ирландец, любишь, без сомненья,Картофель, но его не садишь сам;Сабинская же ферма{695}, к сожалению,Народу обошлась в мильон, не менее.

Великие к наградам безучастны:Эпаминонд{696}, освободитель Фив,Скончался — это знаем мы прекрасно, —На похороны денег не скопив…И Вашингтона{697} славят не напрасно!Великий Питт{698} был с нацией учтив(Что патриоту каждому любезно)И разорял отчизну безвозмездно.

Ей-богу, даже сам Наполеон,Пожалуй, не имел такого случая —Спасти от кучки деспотов закон,В Европе утвердить благополучие.А вышло что? Победы шум и звонИ пышных славословий благозвучиеСтихают, а за ними все слышнейПроклятья нищей родины твоей!

Но муза неподкупна и вольна,Она с газетой дружбы не водила;Поведает истории она,Как пировали жирные кутилы,Как их пиры голодная странаИ кровью и деньгами оплатила.Ты многое для вечности свершил,Но ты о чело-вечности забыл.

Смеется смерть — костлявый силуэт,Небытия неведомая сила.Воскреснет ли весны и солнца светИз темноты загадочной могилы?Смеется смерть… И ей заботы нет,Кому она страданья причинила.Ужасен символ тайны и конца —Безгубый смех безглазого лица!

Не то чтобы улыбка до ушей,А все-таки улыбка остается;Без губ и без ушей она страшней:Не слышит шут, а все-таки смеетсяНад миром и над сущностью вещей;Наверно знает он, что доберетсяДо каждого и что ему в ответОсклабится ободранный скелет.

Смеется смерть. Печально созерцатьВеселье устрашающее это;Но почему б и жизни не плясать,Не радоваться солнечному светуИ пузырьками пены не мелькать?Ведь все равно системы и планеты,Века, мгновенья, атомы, мирыИсчезнут в смене огненной игры.

«Быть иль не быть{699}, — сказал Шекспир, — таковВопрос», — а этот автор нынче в моде.Но я не Александр{700}, и гордый зовБесплодной славы чужд мне по природе.Я Бонапарта уважать готов,Но рак его на память мне приходит,И я словам абстрактным «власть» и «честь»Готов пищеваренье предпочесть.

«О! dura ilia messorum!» [93]{701} — или:«Блажен желудок пахаря!» И тот,Кого катары злые истомили,Такое чувство зависти поймет:Не утешает пышность изобилий,Когда у вас в кишечнике течетГорячий Стикс! Спокойствие желудка —Залог любви богов; сие не шутка.

«Быть иль не быть?» Но я хотел бы знать —В чем бытия неясное значенье?Мы очень любим много рассуждать,Мы видим очень многие явленья,Но как себя всевидящим считать,Когда не видишь мудрого решенья?И жизнь и смерть в пределах бытияСплетенными всегда встречаю я.

«Que sais-je?»[94] — сказал задумчивый Монтень{702};И он поддержан скептиками всеми:На всем сомненья тягостная тень,Любой вопрос приводит к этой теме.Но как же нам-то быть? Предвижу день:Настанет столь «сомнительное» время,Когда в самом сомненье буду яИметь сомненье, милые друзья.

Приятно по теченью рассужденийС Пирроном{703} умозрительно скользить,Но я боюсь опасных приключенийИ не желаю в море уходить;К тому же далеко не всякий генийУмеет парус вовремя спустить.Я тихий бережок предпочитаю,Где отдохну я, камушки считая.

Припоминаю, Кассио сказал,Что небо для молитвы всем открыто{704},Но так как прародитель оплошал,На мирозданье божество сердито.«И воробей без промысла не пал»{705};А чем же согрешили воробьи-то?Уж не сидел ли первый воробейНа древе, где таился Евин змей?

О боги! Что такое теогония?О люди! Что такое филантропия?О вечность! Что такое космогония?Мне, говорят, присуща мизантропия.Но почему? Не знаем ничего ни я,Ни этот стол; мне только ликантропия{706}Понятна: люди все по пустякамЛегко уподобляются волкам.

Но я ничуть не хуже и не злее,Чем Меланхтон{707} и даже Моисей{708},Я обижать невинных не умеюПо самой щепетильности своей;Скажите мне, какого ж фарисеяЗатронул я безвинно? Я — злодей?Я — мизантроп? А злобные оравы,Травившие меня, выходит, правы?

Но возвращусь к роману моему.Роман хорош, я в этом убежден,Хотя не посчастливилось емуБыть понятым, как был задуман он.Не скоро миру явится всемуСвет истины. Пока я принужденСмириться, пребывая в ожиданье;Я с Истиной делю почет изгнанья!

Вот наш герой, судьбой своей влеком,В полярную столицу поспешает —К вельможам, пообтесанным Петром.Теперь сия империя стяжаетНемало лести. Жаль признаться в том,Но и Вольтер хвалой ее венчает.По мне же, самодержец автократНе варвар, но похуже во сто крат.

И вечно буду я войну вестиСловами — а случится, и делами! —С врагами мысли. Мне не по путиС тиранами. Вражды святое пламяПоддерживать я клялся и блюсти.Кто победит, мы плохо знаем с вами,Но весь остаток дней моих и силЯ битве с деспотизмом посвятил.

Довольно демагогов без меня:Я никогда не потакал народу,Когда, вчерашних идолов кляня,На новых он выдумывает моду.Я варварство сегодняшнего дняНе воспою временщику в угоду.Мне хочется увидеть поскорейСвободный мир — без черни и царей.

Но, к партиям отнюдь не примыкая,Любую я рискую оскорбить.Пусть так; я откровенно заявляю,Что не намерен флюгером служить.Кто действует открыто, не желаяДругих вязать и сам закован быть,Тот никогда в разгуле рабства дикомНе станет отвечать шакальим крикам.

Шакалы! Да! Я имя им нашел,Поистине достойное названье;Случалось мне у разоренных селИх мертвенное слышать завыванье.Но все ж, как наименьшее из зол,Шакал еще достоин оправданья:Шакалы служат льву, я видел сам,А люди — угождают паукам.

О, только разорвите паутину —Без паутины их не страшен яд!Сплотитесь все, чтоб устранить причины,Которые тарантулов плодят!Когда же рабски согнутые спиныВсе нации расправить захотят?Защите поучитесь героическойУ шпанской мухи и пчелы аттической{709}.

О результате славного походаЦарице Дон-Жуан депешу вез;Убитых — как траву, а кровь — как воду,Ей доблестный фельдмаршал преподнес,Великое побоище народаЕкатерину заняло всерьез:Она, следя за петушиной дракой,Своим лишь восхищалась забиякой.

И вот в кибитке скачет мой герой.Не пользуйтесь проклятой сей коляской,Особенно осеннею порой!Но, увлечен грядущего развязкойИ вымысла заманчивой игрой,Он только сожалел, измучен тряской{710},Что не крылаты лошади пока,А на сиденье нет пуховика.

Боялся он, что тряска, непогодаЕго Леиле могут повредить;Подобных рытвин и ухабов сродуНе видывал герой мой. Как тут быть?Царила там любезная Природа,Дороги не привыкшая мостить,А так всегда с угодьями случается,Которыми сам бог распоряжается.

Ведь бог, как всякий фермер-дворянин{711},Аренды не платя, живет без дела;Но в наши дни, по множеству причин,Дворянское сословье оскудело,И вряд ли фермер вылечит одинЦереры обессиленное тело{712}:Пал Бонапарте{713} — волею судебМонархи падают с ценой на хлеб.

Итак, Жуан на пленницу глядел,От всей души турчаночку жалея.Кровавые холмы из мертвых телЯ описать с восторгом не сумею;Мне шах Надир давно осточертел!Вы помните кровавого злодея:Весь Индостан он думал покорить, —А не сумел обед переварить!

Как хорошо из черной бури бояСозданье беззащитное спасти!Такой поступок юному героюСпособен больше пользы принести,Чем лавры с окровавленной листвою,Воспетые кантатах в двадцати.Когда сердца людей хранят молчанье,Все клики славы — праздное бряцанье.

Поэты многотомно-многогласные,Десятки, сотни, тысячи писак!Вы ложью увлекаетесь опасною,Вам платит власть, чтоб вы писали так!То вы твердите с пылкостью напрасною,Что все налоги подлинный пустяк,То на мозоли лордов наступаете{714}И о «голодных массах» распеваете.

Поэты!.. Что бишь я хотел сказатьПоэтам? Не припомню, ей-же-богу.Забывчивостью начал я страдать…Хотелось мне лачуге и чертогуСовет сугубо нужный преподать.А впрочем, это лишняя тревога;Особого убытка миру нетВ том, что пропал бесценный мой совет.

{715}