Русские дети (сборник) - Майя Белобров-Попов

На едином дыхании, бегом, почти летя, молодые люди обогнули автомобильную мойку, миновали шиномонтаж и, лишь забившись в заросли полыни, крапивы и чистотела у трансформаторной будки, присев на землю, так что трава покрыла их с головой, перевели дух.

– У-ух… – Слёзы на разгорячённом Вовином лице обсохли, но шорты оставались предательски мокры. – Что долго так? Чего не выручали?

– Думали, болтами отобъёмся, – Гера тяжело дышал, разглядывая оцарапанную руку и порванный о нижний край ворот рукав рубашки, – а они тут и кончились.

– Думали… Пока вы думали, меня Горыныч этот чуть не убил. Мозги уже из ушей брызгали… А Свинтиляй? – Вова словно сейчас только заметил отсутствие Лёни. – Свинтиляй где?

– Свинтил. Как я на забор полез, он, видно, и того…

– Трус, – осмелел от переживаний Вова – в глаза Лёне он не посмел бы так сказать. – Трус несчастный.

– Ловкач просто, – без обиды рассудил Гера. – Перед барышнями и рискнул бы… А тут – чего? Тут мы только.

Гера был рад и горд внутри, что сам, в одиночку выручил товарища из лап зловредного Горыныча (верно Вова выбрал имя, мигом оценил Гера, он и впрямь Горыныч, пробравшийся из сказки в человечий круг), получив в награду славу ни с кем не разделённого подвига, но до конца ещё эту заслуженную радость не сознавал. Зато понимал, что без участия Лёни тут всё-таки не обошлось – подаренный Свинтиляем смеющийся Будда пришёлся как нельзя кстати, и если бы не он, кто знает, чем бы кончилась история.

– Это всё ты со своими карлыша́ми, – нашёл виновника обиды Вова. – Из-за тебя всё… Мне теперь домой надо, а что я там скажу?

На глаза Вове вновь накатились слёзы. Мать у него была строгая, с чудным нравом и действительно за изгвазданный гардероб могла устроить Вове выволочку. Однажды Гера по какому-то делу зашёл к Вове домой и увидел, как она, готовя на сковороде глазунью, вдруг расплакалась. «Ты чего?» – удивился Вова. «„Тефаль“ заботится о нас, – всхлипнула мать, – а мы… а мы… Неблагодарные свиньи!»

– Скажешь, – посоветовал Гера, – что «Миф» подарит твоим шортам зимнюю свежесть. А ещё есть деликатная стирка с «Дрефт».

Гера понимал, что и ему достанется дома за испачканную одежду и порванный рукав рубашки, но думал он сейчас не об этом. Он вспомнил, что хотел рассказать Лёне при встрече, но не рассказал, забыв, а сейчас это всплыло в памяти – всплыло очень кстати, пусть позорно сбежавшего (сойдёт с него позор как с гуся вода) Лёни уже и не было рядом. Ведьма Кудыкина, жившая в посёлке на Ладоге, хозяйка Орлика, козы Онайки и кота Барнаула, научила Геру заклинанию от недруга и лихого человека, взяв с Геры клятву использовать его, заклинание, только в крайней беде и лишь при встрече с чудовищной несправедливостью, когда иные средства уже бессильны. И случай, кажется, настал – именно тот, что нужно. Однако делиться тайной с глупым Вовой Гера не хотел. Пусть убирается жалеть себя куда подальше, чёрт с ним. Он, Гера, не сдастся, он вступит на тропу войны. Да – вступит и использует в бою все средства, что найдутся под рукой.

В уме Гера попробовал повторить заученные пару недель назад смешные старинные слова, ещё ни разу не испытанные в деле (слишком страшна была данная клятва, а приличного лихого человека всё нет и нет), но нытьё Вовы путало его.

– Сами, небось, не полезли… А меня теперь ещё и дома взгреют.

– Пошёл вон, – велел Гера уже вновь блестевшему от соплей Вове.

Тот затих, не веря, что его беда, такая горькая и сладкая одновременно, совершенно товарища не трогает.

– Чего ты…

– Мотай отсюда, – сказал Гера – тон его был непреклонен.

– Ну и пожалуйста… – обиделся на весь свет Вова.

Он вскочил на ноги и, из последних сил сдерживая слёзы, покинул спасительные заросли, – широко размахивая руками, пересёк площадку-автодром, поддал ногой то ли камешек, то ли пустую сигаретную пачку и скрылся за краснокирпичным домом, торцом смотрящим на Обводный.

Гера помолчал немного, собираясь с мыслями, почувствовал наконец внутри прохладный покой, поднялся с земли, левую ногу выставил вперёд, как учила Кудыкина, правым плечом опёрся о стену трансформаторной будки и отчётливо произнёс:

– Встану я, раб Божий Герасим, благословясь, и пойду, перекрестясь, в чистое поле, умоюсь утреннею росою, утрусь красным солнцем, подпояшусь светлым месяцем, утычусь частыми звёздами, покроюсь медяным небом. Дай мне, Господи, из чистого поля лютого зверя. Поди, лютый зверь, к Горынычу, в воде под камнем выйми у него сердце с горячею печенью, принеси мне, рабу Божию Герасиму. Как не можно Горынычу под камнем воздыхать, так не можно на меня сердца нести и зла думать…

В целом Гера оказался недалёк от правды. Пятый год уже Сергей Сергеевич (герой этот так перед нами и не объявился, но кое-что про него известно: добившись определённого благополучия, он тем не менее каждый год накануне дня рождения отправлялся в глухую тверскую деревню, где ночевал в бане на лавке, накрывшись тулупом, – чтобы не забывать, из какой нужды поднялся, а кроме того, Гера с отцом и матерью были вчера у него в гостях – в Старой Деревне) держал здесь своё грибное производство, арендовав бывший склад магазина «Медтехника», и пятый год Рухлядьев сторожил ворота тайной фермы. Разводимый гриб был редкостью и в естественной среде произрастал на небольшой территории – в сырых горных лесах Лаоса, – а точнее выяснять Рухлядьеву и в голову не приходило. Однако в азиатском мире гриб этот был известен и высоко ценился в местной кухне, как в европейской – трюфель. Сергей Сергеевич, специалист в геологоразведке, одно время работал в Лаосе, залезал в дебри и, отдавая дань экзотике, пристрастился к лакомству, найдя в нём вкус необычайный и заманчивый. Настолько, что решил положить его в основу личного успеха, и стал строить планы.

Одно лесное племя, как выяснил он, сделало то, что прежде никому не удавалось, даже китайцам, неоднократно пытавшимся освоить разведение гриба в неволе, – оно, лесное это племя, с давних пор выращивало капризный деликатес на грядках. Но старейшины племени категорически отказывались делиться технологией. Оставался единственный выход – нанять две бригады умельцев, которые, работая попеременно, вахтовым методом, наладят, не разглашая секретов грибоводства, выращивание продукта в СПб. Сергей Сергеевич предпочитал легальные формы ведения дел, но лесное племя жило в Лаосе наособицу и отродясь не знало документов – законным путём в Россию грибоводов было не ввезти. Словом, бригады сколотили, наладили доставку нелегалов – где козьими тропами, где великим шёлковым путём, – контрабандой привезли грибницу, землю и гнилушки неведомых тропических пород, после чего грибная ферма запустилась.

Спрос на товар в китайских и тайских ресторанах был стабилен, конкуренции – никакой. Раз в год лесная бригада менялась. Грибам для роста требовались тепло, влага и темнота плюс то, что грибоводы держали в секрете, а фирме для работы – конспирация. Небольших, как дети, лаосских нелегалов никто не должен был видеть, о существовании грибной фермы никто не должен был знать. Рухлядьев оказался для Сергея Сергеевича находкой, да и самому Рухлядьеву работа пришлась по душе – во двор из грибного царства никого не пущать, ворота перед посторонними не отворять, зевак гнать, праздное любопытство, как искру вредную, гасить на месте.

И всё бы ничего, но внезапно пропал Рухлядьев. Без устного предупреждения, без записки, без следа – телефон молчит, квартира пуста (полиция вскрывала), исполненные тихой радости соседи, давно сулившие Рухлядьеву в печёнку беса, в неведенье. Бросил рабочую смену и канул, точно испарился, – ни шума от него, ни запаха, ни мокрого пятна. Должно быть, порою люди, как некоторые звери, от тоски своей бессмысленной жизни выбрасываются вон, за границу мира, словно киты на пляж из океана. Нужен лишь толчок, напутствие, лёгкий ветер в спину. Полицейский капитан на вскрытии квартиры признался понятым: «Бывает, и в мирное время пропадают люди, так что с собакой не найти».

Бывает. Вот и Рухлядьев тоже – пропал, искали, не нашли.

Сергей Коровин

Шалопай

Жил на свете Шалопай. Было у него, разумеется, и имя собственное, но оно для нас значения не имеет, потому что пока мальчик учится в школе, то так его определяют отец с матерью и все окружающие – мир, а мы – мир и есть. Учился он не слишком истово, шалил, любил отколоть для смеха какую-нибудь штуку, учтивостью не отличался, – часто его удаляли в коридор за дерзости, но порой и ставили в пример при иных его проявлениях. Например, он всегда всё знал, мог охотно поделиться чем угодно, никого не дразнил, не обижал, сдачи давал, но всегда охотно мирился, ходил опрятным. Дружбы особой ни с кем не водил, за девчонками не бегал, – ну а с кем дружить-то, за кем тут бегать? У дворовых, у каждого, своя компания, одни до ночи пинают скверный мячик на гаревой баскетбольной площадке, а он просто не знает, как это можно делать в уличной обуви и школьных штанах – это же неудобно да и не интересно; другие, пироманы доморощенные, без конца чего-то бахают по углам, бросают смрадные дымовухи в чужие форточки – этого делать не следует, потому что никому их шутки радости не добавляют; а девки бродят стаями по пять-десять голов в кино и обратно – вот и весь у них досуг; второгодники на горке круглый год папиросками дымят, плюют во все четыре стороны и городят похабщину – чего с них взять, их уже давно перевели в специальную школу для слабодумающих дебилов, их даже видеть-то противно, не то что дело с ними иметь.