Лёлита или роман про Ё - Сергей Сеничев

— Я что, шутки с тобой шучу? Время к обеду, подъём!

— Ну дай ещё часок…

— Нет.

— Ну Лё-о-о-оль…

— Только не сегодня.

Приехали. Не иначе, опять Нового года желает.

— Ты не слышишь, что ли? А ну вставай, а то…

Чего-чего, а щекотить она умела.

— Да что случилось-то?

Сон не то чтобы корова языком — рукой сняло, безо всяких как. Маленькой вредной рукой.

— Сам не догадываешься?

— О боже! Тебя в армию забирают.

— Очень смешно… Год сегодня.

— Какой ещё на фиг год?

— В лесу мы ровно год, вот какой.

Ну спасибо, хорош праздничек!

— Одевайся давай, — она кинула мне джинсы с рубашкой и даже деликатно отвернулась. — У меня всё готово, щас отмечать будем.

Заявленное всё торжественно ожидало посреди стола в виде от души набитой корзинки.

— Кому говорю: марш на горшок и строиться!

Ну, прямо как в лагере…

И я напялил штаны и потопал во двор. На обратном, проходя огородом, вырвал из грядки морковину покрупней, оббил об коленку и захрустел.

Год, значит…

Что тут скажешь, окромя банального ишь как время-то летит? Ничего тут спросонок больше и не скажешь.

— Долго ты ещё там? — донеслось из-за угла.

Она сидела на крыльце в обнимку с припасами — та самая Красная шапочка, пусть и с непокрытой головой!

— Готов?

— Ты чего затеяла-то?

— Пошли, по дороге расскажу.

Сунула мне корзинку, и калитку — ногой.

Первым делом выяснилось, что идём мы в лес. Причём туда, где я ещё не бывал — за озеро.

Вспомнив, что с самой осени шагу из Шиварихи не сделал, я почему-то обеспокоился и предложил вернуться за ружьём, но был осажен: не на охоту собрались, чего тяжести таскать?

— А куда мы собрались?

— Сказала же, праздновать.

— А как вычислила?

— А очень просто: ты приехал наутро после Жоркиного дня рожденья, значит, четвёртого. И сегодня четвёртое, так что тютелька в тютельку годовщина. Это тебе на время наплевать, а я календарь исправно веду…

— Выходит, давно запланировала?

— Конечно.

— Поэтому вчера и не хотела никуда?

— Ну да. Но всё равно спасибо. Так даже лучше.

Она вышагивала гайдаром, я — вдогонку, едва поспевая.

— Куда раскочегарилась-то?

— Да есть тут одна полянка…

В слове полянка мне не понравилось сразу всё, включая само слово.

— Мы её с Тимом нашли. Короче, сам увидишь…

— Далеко?

— Не очень. С часок…

— А поближе устроиться нельзя?

— Нет.

И остановилась.

И обрушила на меня всё, что вторым делом.

Что идём мы не вообще в лес, а на определённое место. И идём именно сегодня, а не когда-нибудь ещё, потому и будила. И, если уж на то, не обжираться она меня туда тащит, а совсем по другим делам, поважнее.

— Это по каким ещё? — снова насторожился я.

— Господи, у него одно только на уме… Да как же ты не понимаешь-то, если ровно год назад, то, может, и… Ну вот когда и где ещё, если не там и не сегодня, а?

Прозвучало путано, но убедительно. До того убедительно, что я осмелился поделиться и своим давнишним соображением: не наши тогда ушли и заблудились, а совсем наоборот — мы не вышли вовремя из какой-то аномальной зоны, и застряли в ней (и чуть не ляпнул: навсегда). И они сейчас там, где абсолютно ничего не изменилось и только нас нет. Мы, дураки, их тут поминаем, а они, скорее всего, там глаза по нам выплакали. И Аня вчера — может быть, и не случайно? Может, это знак нам был, как думаешь?

— Интересно, — сказала она и пошла дальше. — Ужас какой… Хотя, правильно… И если мы теперь такую же аномальную найдем, то… Да ведь?

— Шансов, конечно, не много, — поддакивал я с запяток. — Но всё-таки имеются. И с днём ты совершенно права: если уж отпираться дверце, то сегодня… Вот если бы я был дверцей, я бы сегодня открылся.

Она снова тормознула:

— За что люблю, так это за сравнения.

— Ну а чего?

— Тук-тук, кто там? — постучала она пальчиком мне по лбу и сделала серьёзное лицо. — Шучу.

И пошла дальше.

— Не понял.

— А нечего надо мной смеяться.

— Да кто смеётся-то? Я серьёзно. Опять же, Дед чего-то темнил: июль, июль…

— Это он про что?

— А то Деда не знаешь: июль и ша. А дале сам маракуй.

— Похоже, — хихикнула она. — Лет через сто ты точно как он будешь.

— Да через сто-то лет — хоть как бабка!.. Вот только идти нам лучше бы не туда, а назад, на то самое место.

— Это-то как раз чухня!

— Ну не скажи…

— Сам увидишь…

Денёк набирал обороты. Даже в тени становилось всё жарче. Я снял рубашку и стянул рукавами на животе — как в детстве. Другой разговор!..

Не видевшая моих манипуляций Лёлька (чем хотите поклянусь: она их не видела!) тут же стащила через голову топик и осталась в одной юбчонке. В той самой, прошлогодней. Всё, значит, продумала, мартышка. Всё до мелочей! Я не я, если в корзинке не курица.

Вот только с оголением этим как-то…

Но промолчал — действительно ведь печёт. Тем более, спиной же, чего ханжить?

Меня вообще в тот миг больше занимало другое. Ведь правда: кто его знает? а вдруг? хопс — и откроется сезам, почему нет? Веди, Лёльк, выводи…

Опять же, видение это тебе… Хорошее же видение, если вдуматься, в кон. Даже при условии, что мне виселица какая-то… Эх, сейчас бы козырного знака! Чтобы уж совсем понятно: дескать, да, готовьтесь. Нужен знак. Нужен! Этакий какой-нибудь… Типа затмения… Или хоть бы снег, что ли, выпал… А ещё лучше метеорит — прочертил бы через всё небо, и… А ты говоришь, не смейся: тут над собой бы живота не надорвать.

Нет, метеорит, пожалуй, всё-таки лишнее…

Мы оттопали уже километра три и брели теперь по едва приметной тропинке. Лёлька уверенно, я доверчиво, но абсолютно дезориентированно.

Где-то справа должно было иметься озеро, где-то сзади Шивариха. По идее. Если забыть, что это лес, и законы тут джунглевские.

Душа понемногу полнилась неизъяснимой тревогой. Мне всегда было больно покидать родное жилище. Даже уезжая на день-другой, я чувствовал себя предателем. Словно прощался навсегда, и не со стенами и обстановкой, а с дорогим человеком, мучительно готовя монолог, типа: а знаешь, старуха, что-то у нас с тобой не ахти…

Дом, милый дом… Милый бабкин дом — теперь вот и он брошен. Как шалаш когда-то…

Глупости какие! Да всё как раз ахти! Ишь как лопатками работает. Эдак к вечеру и впрямь дома окажемся. По-настоящему — дома…

И тут меня как подкосило: роман.

— Постой, а рукопись-то… Рукопись-то я не взял!

— И чего? — откликнулась она, не сбавляя шагу.

— Как это чего? Ведь если…

— И чего?

— Да ничего! Давай вернёмся, захватим…

— Не вернёмся, — безапелляционно процедила она и остановилась. — Не взял, значит, не взял. Значит, так и надо. Неужели не ясно?

— Ты что? Это же… я же тебе вчера… Лёльк!

— Слушай, ты, — и повернулась, — ты можешь прямо сказать, что тебе дороже: я или какие-то бумажки?

Смешался. Потерялся. Опешил… Какие-то?!

— Подожди, ну как это… Тебе какая рука нужней, правая или левая? Какой глаз меньше жалко?.. Я не умею так, для меня это одно и то же… А ты: выбирай…

— Ну да, выбирай, — подтвердила она.

— Как???

— Как хочешь. Давай: я или она? Бог я твой или не бог?

До чего же неуютно мне от этих слов сделалось.

А она ждала. И прятаться было не за что.

Или с ней дальше, или…

Блин! но почему же я молчу-то, переросль?

А потому что не вижу глаз! Потому что не в глаза ей гляжу, а на грудь.

Потому что на груди этой… ну как на груди — от малюсенького розового сосочка и чуть заходя за едва приметную срединную впадинку, ровно там, где сердце — округлое, с сердце же размером — высветленное пятно. И — бьётся.

Мета.

Плачьте, смейтесь, но в детстве у меня была точно такая же. На том же месте. А потом куда-то пропала…

Знак, знак… Вот тебе и знак!

— Бог, — покорно улыбнулся я.

— А теперь ещё раз и без этих твоих ухмылочек.

Ты права, Лёлька! Ты всегда права! Напоминай мне только об этом почаще.

— Не могу без ухмылочек.

— То-то.

— Только, может, того…

— Чего ещё-то?

— Может, назад наденешь?

— Скажи ещё, что тебе неприятно.

Мне было как угодно, только не неприятно.

— Ну, не знаю, — начал я как всегда издалека.

— А не знаешь, тогда за мной, тут рядом уже.

И ломанулась вперёд.

Ну а что? Надо же кому-то из двоих быть мужчиной?

Поляна эта… Вот как это, чтобы не размусоливать-то…

Это была та поляна — та самая. Только без никакой никуда дороги, без Вовкиного жигуля посерёдке и девственно неистоптанная.

— Ну? И что скажешь? — Лёльку распирало от состоявшегося сюрприза.