Горсть патронов и немного везения - Олег Приходько

За день до выписки я часа два разглядывала себя в зеркало в ванной и решила, что с такой внешностью можно жить, выходить замуж, рожать детей. Единственное, чего нельзя, так это выходить на ринг и позволять бить по этому лицу — лицу, а не роже, Решетников, заметь! — кулаками. Этого бы я уже не позволила никому и никогда. Мы прощались с Норой и фрау Кристиной со слезами. Вообще там из меня вылилось очень много слез — все те, что я не выплакала, когда была кулачной бойчихой. За мной приехал сам Майвин. Он был так любезен и обходителен, что я подумала, не собирается ли он сделать мне предложение. А из Вальс-Плац-Шплюгена мы поехали в Брюссель, представляешь? Были там два дня. Потом — в Германию, через Магдебург. И на каждой границе возникали недоразумения в связи с моей новой внешностью. В моем старом паспорте была фотография, на которую я боялась смотреть. Майвин располагал какими-то документами о проведенной операции, может быть, моими фотоснимками на разных этапах, справками из клиники и из посольства. Он все улаживал сам. А потом, как бы невзначай, сказал, что может мне сделать паспорт и водительские права на другую фамилию. Я не согласилась: почему? Моя фамилия — это моя. Мы вернулись в Москву. Он со мной простился, я благодарила его. Дай мне еще одну сигарету, пожалуйста… Спасибо… Что было потом, ты, наверно, сам догадываешься. Я вернулась домой, но ведь это был не мой дом, это была съемная квартира на Ростокинском проспекте, которую мне арендовал Любарский. Меня уже давно вышвырнули оттуда. В гараже выросла задолженность, там действительно стояла красная «восьмерка» в экспортном исполнении, с молдингом по борту и меховыми чехлами на сиденьях, я ее видела, но мне не позволили выехать из гаража… Знаешь, что я увидела на ветровом стекле?.. Маленькие такие кожаные сувенирные боксерские перчаточки. Намек на то, что я должна вернуться на ринг. И тогда я поняла, что повязана с Майвиным и что те большие тысячи, а может, миллионы, которые он заплатил за меня в клиниках Нечаева и Лиотара, нужно будет отработать. Поняла через месяц, когда узнала, что Любарский разыскивает меня. Ведь до конца контракта оставалось еще полтора года, а договор не допускал расторжения без взаимного согласия. И я позвонила Майвину. Он назначил мне встречу в офисе на Подбельского, в банке «Риэлтер-Глобус». «Как дела, Мария Ивановна? — спрашивает. Улыбается, довольный такой, энергичный, как всегда. — Вы счастливы?..» А я сняла со своего счета четыре тысячи и поселилась в гостинице «Заря», вроде как мы сейчас с тобой — за очень дополнительную плату, потому что фото в паспорте и мое лицо не соответствовали друг другу. А остальные деньги проела. Месяц держалась, хотя все равно знала, что на работу не устроюсь, а судиться не буду. Во-первых, как бы там ни было, Майвин действительно сильный и влиятельный человек, который не ходит без телохранителей никуда, а во-вторых, кем я была до него? Рожей?.. Я не дура, Решетников, хотя у меня всего десять классов образования. Мозги из меня не выбили на рингах. Понимала, что нужна ему, Майвину, зачем-то. И что сироту он отыскал, и что травма лица ему нужна была именно такая, и профессор Нечаев или кто-то другой ждали, когда подберется подходящий экземпляр — без роду и племени, с травмой лица. В конце концов, подумала я, от добра добра не ищут. Куда идти, что делать? Опять возвращаться на ринг?.. Одним словом, я согласилась на все его условия. Тем более он от меня ничего не требовал. Просто стать Илоной Ямковецкой. Илоной Борисовной. Другой женщиной, понимаешь? Не сказал, зачем. А фамилией Кулакова, как ты понимаешь, я не дорожила — никакой радости эта фамилия мне не принесла. Он немедленно снял для меня квартиру на Сиреневом бульваре, дал денег, оформил на меня «жигуль»… то есть уже на Ямковецкую. Наверно, меня оправдал бы любой суд, а, Решетников? Если он есть и если он справедливый и гуманный, как об этом пишут. Пойди я туда и объясни все… А теперь подумай: я живу в своей квартире, у меня есть машина, я могу не работать, у меня есть месячный пенсион — пятьсот баксов наличными, все в порядке, да? А если я пойду в суд? Во-первых, Любарский с этим контрактом, во-вторых… да не дошла бы я ни до какого суда! Потому что каждый мой шаг контролировался, что бы я ни делала. На машине ездила я недолго, по той же причине, по какой не выходила больше на ринг. Как только садилась за руль, так начинала дрожать, вспоминая «новогоднюю» ту аварию — все так и казалось, что выскочит сейчас из-за поворота джип… Лицо не рожа, согласись. Лицом надо дорожить. В общем, жизнь моя постепенно вошла в привычное русло, как говорится. Знаешь, какая тогда у меня родилась мысль? Что у этого Майвина была любимая женщина когда-то, которую звали Илона Ямковецкая. И что она погибла в аварии, а он любил ее всю свою жизнь, и когда разбогател, решил воспроизвести ее копию. Я думаю, что он и Лиотару такую историю изложил, нет?.. Если бы я была писательницей, обязательно бы написала роман про такую красивую любовь. Правда, правда, я так и думала. Пусть себе, решила, мне-то что?.. Тем более что в моем теперешнем паспорте стоит год рождения одна тысяча девятьсот семьдесят шестой, пятнадцатого сентября. То есть мне завтра по паспорту исполняется двадцать один год. Если Майвин нас до завтра не убьет, мы с тобой обязательно это отметим, Решетников. Хохмы ради. Пусть мне будет на три года меньше, как в паспорте… Ну вот. А потом началось. То есть такое начало было предусмотрено Майвиным, конечно, не мной. Я влюбилась. Влюбилась в хорошего парня, с которым познакомилась в тренажерном зале. Мои мышцы стали превращаться в жир из-за того, что пришлось резко бросить тренировки, и я стала посещать сауну и бассейн. Парень — звали его Валерой Буйковым — работал там инструктором, учился заочно на биолога в пединституте, из приличных. В общем, познакомились, пару раз сходили в бар. Чувствую… чувствую то, что и должна была почувствовать рано или поздно. Только сама себя боюсь. Кто знает, как он отнесется к моим ненастоящим зубам и прочим заменителям и что будут представлять из себя наши дети?.. Люблю его, боюсь сознаться, ночи не сплю. И Майвин, очевидно, не спал — вернее, его люди, которые следили за мной денно и нощно.

Он позвонил мне и спросил: «Тебе нравится твоя новая жизнь, детка?» Я сказала, что мне нравится моя новая жизнь. «Тогда я прошу тебя не делать никаких опрометчивых шагов до тех пор, пока я не отпущу тебя на свободу». Все было жестче и откровеннее, но суть была именно такой: ты, мол, моя, я произвел тебя на свет, как Адам Еву, купил, я твой хозяин, и если ты не хочешь… он сказал: «Вернуться к своей профессии», но я так поняла: «Умереть», потому что это было сказано именно с таким смыслом, да и для меня было одним и тем же… не спеши. Надо сказать, и он, и некоторые его знакомые приглашали меня то в ресторан, то в музей, то в театр, много раз — за город на шашлыки, так что этот год — первый год моей новой жизни — не был для меня особо тягостным. Я покупала себе хорошие платья, белье, всякие кофточки и блузочки, косметику в дорогих салонах, меняла прическу, обставляла квартиру мебелью, занимала себя чем могла. Майвин привез мне собаку. Вначале мне не очень понравился этот кавалер-кинг-чарлз-спаниель Боря окраса бленхейм, а потом мы привыкли друг к другу и привязались, хотя кавалера он мне, конечно, не заменял. Я не знала, сколько мне еще так жить и почему я должна жить так. Да, я была ему обязана — тем, что меня не избивают больше на ринге, тем, что не кричат вслед: «Рожа!», что по утрам я могу смотреть без опаски в зеркало и все такое прочее, но в двадцать четыре года хочется большего, если позволяет внешность и есть финансовая возможность. Даже если бы Майвин отпустил меня на свободу без пенсиона, даже если бы отнял квартиру — я ушла бы не задумываясь. Но он не отпускал. Бежать было бессмысленно — куда?.. Не знаю, почувствовал он или время пришло посвятить меня в его планы, но однажды он приехал и сказал: «Потерпи еще, детка. Скоро я тебя отпущу. Ты заживешь самостоятельно и будешь очень богата. Но мы должны с тобой для этого кое-что сделать». О-о, Решетников! Это был для меня праздник, обещание свободы! Да еще и обеспеченной свободы. Я готова была на все, даже ограбить банк. Я сказала ему об этом, и он очень долго смеялся. Он так хохотал, что я тоже не выдержала, и мы стали смеяться вместе — до слез, до колик в животах!.. «Нет, детка, — сказал он, — грабить ничего не понадобится. Разве я похож на грабителя?.. Просто ты должна будешь сыграть небольшую роль, к которой ты уже на девяносто процентов готова. Когда придет время, а придет оно совсем скоро, я тебе обо всем расскажу подробно. А пока живи, как тебе хочется, но, пожалуйста, ни с кем из незнакомых мне людей не общайся и никуда не уезжай без моего разрешения. Если тебе понадобятся деньги, я тебе их дам». Он уехал и ни о чем конкретном в тот раз не рассказал. Я и раньше догадывалась, что живу будто в витрине магазина на Тверской, и моя квартира прослушивается, и прослушиваются мои телефонные разговоры. Их было немного — с женами майвинских друзей в основном. Нас интересовали шмотки, дачные поездки, концерты… После той истории с Валерой Буйковым я ни о чем постороннем с ними не говорила, ни с кем не встречалась. К тому же Майвин расселил коммуналку напротив и сделал там охранку, он думает, наверно, что я этого не поняла, но когда ты видишь своего соседа напротив в Большом театре, а утром — на рынке, то поневоле начинаешь соображать, что к чему и ху есть ху. Числа двадцать пятого августа он вывез меня на свою дачу в Жуковку в двадцати километрах от Москвы по Рублевке и там объяснил, чего от меня хочет. Не все, конечно, объяснил, но вот что я поняла… Какой-то нечистоплотный, как он сказал, совладелец контрольного пакета акций фирмы «Земля» обштопал его на очень крупную сумму денег. В моих мозгах эта цифра не уложилась, но речь шла о ста миллионах «зеленых». Ты можешь вообразить себе такую сумму, Решетников?.. Вот и я тоже не могла, он объяснил, что это пятьсот килограммов стодолларовых купюр. Как он умудрился их увести, не сказал. Вроде перевел или перевез за границу, в Швейцарию, и положил на имя своей дочери. Ты уже понял, что речь идет о Ямковецких, да?.. Я в этих делах ни черта не смыслю, но мне кажется, что если он их украл, да еще при этом Майвину известно, где он их хранит, то почему не заставить его их вернуть или не сделать это через какой-то международный суд, ведь есть такие, правда?.. Он на это ответил, что Ямковецкий получил их незаконным путем и решил «отмыть» через его банк. А сам сел в тюрьму якобы по какому-то другому делу на семь лет. Что касается Илоны, которую он брал с собой и на которую все оформил, она была тогда еще несовершеннолетней, и он написал такой договор с этим банком, по которому она сможет распоряжаться счетом, когда ей исполнится двадцать один год. Вести дела он поручил адвокату Мезину, который обо всей этой махинации знал и обещал, что вытащит Ямковецкого из тюрьмы раньше, максимум через пять лет, так что двадцать один год дочери — это на всякий случай. Ну, если с ним что-то случится, тогда она. А если с ней и она не приедет в банк к пятнадцатому сентября, то еще через неделю дирекция банка должна вскрыть сейф, абонированный на Илону, и обнародовать хранящиеся там документы… Может, я что-то путаю, но факт, что сегодня, четырнадцатого сентября, вечером мы должны были лететь с Майвиным в этот Цюрих и я должна была под видом и с документами Илоны забрать эти бумаги из сейфа. А после этого, мол, он меня отпустит на все четыре стороны. Я спросила, а как же настоящая Илона? И этот Ямковецкий? Ведь он обязательно меня убьет. Майвин улыбнулся и сказал, что Илоны уже нет в живых, она утонула в прошлом году, Ямковецкий сидит в тюрьме, а я нахожусь под надежной охраной. Вначале я поверила, мне уже грезилась моя обеспеченная и счастливая жизнь, в конце концов, я могла не возвращаться в Россию и в Москву, а поискать счастья в других странах, имея деньги и свободу. А потом мне стало очень тревожно. Мысли всякие нехорошие стали посещать меня все чаще. Во-первых, я в аварию-то попала в девяносто пятом году, а Илона утонула в девяносто шестом. Выходит, Майвин знал, что она должна утонуть?.. А если они убили ее, то зачем же им оставлять в живых меня, когда я все буду знать — и про эти деньги, и про бумаги? Пятьсот кило стобаксовых купюр, представляешь?! В газетах пишут, киллеры берутся крутых бизнесменов за пять тысяч убивать, а уж меня-то!..