Барон Ульрих - Сергей Мельник

Да, тупости, вот такой вот из меня полководец. Из-за моего разгильдяйства умерли люди, из-за меня. Эх, совесть, жри меня поедом! Все мы, люди-человеки, грешны тщеславием и этим проклятым: «Я точно знаю, как будет лучше для всех». Усмехнувшись, даже анекдот вспомнил про покойного царя Бориса, когда он с делегацией шел с очередного митинга и вляпался, что называется, ногой к деньгам. «Я знаю, господа, чем накормить наш народ, — говорит он, вытирая ногу об газон, — но он же привередливый, он это есть не станет».

Вот так и я: вроде бы и решение гениальное и простое, но вот послевкусие у него какое-то не такое.

Грубым дается радость,Нежным дается печаль.Мне ничего не надо,Мне никого не жаль.

Жаль мне себя немного,Жалко бездомных собак,Эта прямая дорогаМеня привела в кабак.

Что ж вы ругаетесь, дьяволы?Иль я не сын страны?Каждый из нас закладывалЗа рюмку свои штаны.

Мутно гляжу на окна,В сердце тоска и зной.Катится, в солнце измокнув,Улица передо мной.

На улице мальчик сопливый.Воздух поджарен и сух.Мальчик такой счастливыйИ ковыряет в носу.

Ковыряй, ковыряй, мой милый,Суй туда палец весь,Только вот с этой силойВ душу свою не лезь.

Я уж готов… Я робкий…Глянь на бутылок рать!Я собираю пробки —Душу мою затыкать.

Да уж, силен батенька Есенин в своих стихах. Силен, под стать моему настроению. Ну да ничего, глядишь, к вечеру и оклемаюсь, вон красотища какая вокруг, поля налились золотом, вон как колосья под тяжестью к земле льнут. Даже речка не речка, ручей не ручей имеется в наличии этого дизайнерского ландшафта. А птички, птички-то как поют! Эх, ружье бы мне. Тьфу. Куда-то не туда понесло…

К обеду солнышко уже бросало в пот, мы свернули с дороги, встав под тень деревьев у бегущей вдоль нашего пути речки-канавки, решив тут немножко сбросить усталость и перекусить заодно. Яички отварные, хлебушек с зелеными перышками лука да шмат сала — что еще мужичку в дороге надо? Конпа, слопав свою часть, тут же, на траве, и прикорнул, я же, скинув портки и засунув под мышки по еноту, плюхнулся в прохладу воды, всколыхнув маленькую заводь и распугав всех лягушек.

— П-ф-ф-ф-ф! — тяжело вздохнул Профессор, толкая в толстый и мохнатый зад Прапора, помогая тому выбраться из воды.

Вообще они чистюли у меня, я даже ненароком стал подозревать, не те ли это еноты, что «полоскуны», но бросил эту мысль из-за того, что зверьки отказывались стирать мои носки. Настоящий «полоскун» никогда бы себе этого не позволил. Наверное.

Снова путь, неспешный, но явно веселей, чем ножками. К вечеру под лай дворовых собак вошли в Поренку, где меня Конпа определил на постой в своей избе, где помимо него жила дородная женщина слегка за сорок — его жена, и два таких же диковатых парня, как и он, лет по шестнадцать, может, четырнадцать — сыновья. Тетка, смущаясь и краснея, накрыла стол, для острастки пару раз кухонным полотенцем огрев своих мужичков, чтоб не лезли раньше времени. Повечерили, как говорится, и на боковую, енотов тоже запустили в дом, так как местные собаки их невзлюбили, покрывая с ног до головы собачим матом. Мило у них тут, почти как наша глубинка — уже и домики не по-черному топятся, и скотина отдельно, явно не тот уровень, что мне был знаком по Дальней. А утром снова в путь, только в этот раз без дороги, а через разнотравье заброшенных полей, в этой стороне уже народ старался не появляться. Чувствовалось, что природа начинает потихоньку отвоевывать свое, напрочь стирая людские пути-дорожки.

— Барон. — Где-то к полудню не стерпел мой провожатый. — Отпусти меня, не могу туда идти.

— Боишься? — Я постоянно сверялся с «Маком» на предмет мониторинга окружающей среды.

— Боюсь. — Он опустил голову.

— А спасибо за жизнь, за жену и двух сыновей кто будет говорить за тебя? — Я спокойненько покачивался на своей лошадке.

— Они мне жизнь погубили! Отца моего с братками даже не похоронил никто! А я им спасибо? — В его взгляде сверкнула злость.

— Значит, как баб трахать да по морде бить — герои? В двадцать рыл потом с рогатиной на одного зверя — тоже молодцом, а как виниться идти — так некому, получается? — Вообще, наверно, разговор этот ни к чему, нет здесь одной правды, все виноваты, нет святых в этой истории. — Ты вообще потом думал, как она жила сама в лесу с детьми без мужика?

— Да что с ней станется, волчица она, под волком жила, лес дом ее. — Уже несколько потупившись, начал он.

— Ну смотри, неволить не стану. — Я зевнул, показывая свое безразличие. — А то бы съездил-то к своим на могилку, не мальчик уже, кто его знает, сколько тебе еще небом отмерено жизни, проведал бы.

Больше к разговору не возвращались, как уже говорил, держать никого не держу, не хочешь — не иди, но он, молча потупив голову, плелся следом, пропустив меня вперед. Зря я на него, конечно, наехал, мужик-то и вправду не при делах, только кто его знает, как там все повернется? Может, им еще жить после меня бок о бок, так и замириться не помешает.

Степенно утренняя прохлада уходила под натиском светила, а под жаром полевой разнобой трав дурманил горечью и ароматами, выдавая сладость в чистый воздух не цивилизации.

— Нет, не могу. — Он остановил всхрапнувшую лошадку. — Не могу, барон.

— Тогда иди домой. — Я тоже остановился, кивнув ему. — Назад все едино не поеду, а куда путь мой дальше ляжет, то не твоего ума дело. Мира тебе, Конпа, ступай.

Слов больше не понадобилось, я тронул коника пятками, еще долго спиной ощущая его взгляд. Скоро уже, скоро, недолго осталось. Миновав пару рощиц и проехав из густой рощи в овражек, оттуда уже полем двинулся к виднеющемуся вдалеке тыну и ряду крыш заброшенной Мекты. Чуть меньше часа мне понадобилось, чтобы достигнуть заброшенного поселения, в свете дня показавшегося мне необычайно печальным из-за своего запустения, раскрытых дверей и ставен. Это словно ощутить взгляд выбеленного временем черепа у обочины дороги.

Сработал «Мак», выдавая параметры скрывающейся тени, чуть в стороне и выше идущей следом за мной в высокой траве. Волк, да, «Мак» обстучал его ультразвуковыми волнами, снимая параметры и делая расчетную по массе скрывающегося хищника. Немаленький такой песик, должен я вам сказать, общая длина тела примерно под метр семьдесят, может, чуть больше, и килограммчиков живого веса под девяносто. Упитанная тушка, видать, с голоду они тут не мучаются.