Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

События пошли по накатанному, хорошо знакомому общественности тех лет сценарию. Была сформирована комиссия и проведена проверка, в результате которой выяснилось, что одному из сотрудников Немецкого Дома просвещения была дана возможность «пропагандировать антимарксистские положения по истории», другой оказался «классово-враждебным элементом». Что же касалось директора, то ему еще ранее был вынесен выговор «за допущение употребления пива во время новогоднего праздника»… Конечно же, при таких грубых политических просчетах продолжать деятельность Дома властям не представилось возможным – и в 1937 году он был закрыт. В результате всех этих репрессий, традиционно сложившиеся формы организации практически уже сложившегося субэтноса петербургских немцев, сохранения и трансляции их менталитета, были уничтожены. Формально, немецкое население города и его окрестностей было еще достаточно велико. Основываясь на официальной статистике, можно предположить, что в межвоенные годы оно стабилизировалось на уровне примерно 25 тысяч человек. Однако возможности их участия в формировании «ленинградского духа» были в то время сведены к минимуму.

К сказанному нужно добавить, что в первые годы после революции в Петрограде было немало германских и австрийских военнопленных. Затем, в пору военного, промышленного и торгового сотрудничества с Веймарской республикой, в Ленинград наезжали немецкие специалисты с семьями; их количество исчислялось сотнями. Через наш порт за девять месяцев навигации проходило примерно по 250 тысяч иностранных моряков в год. Как отмечают историки, весьма значительную часть из них также составляли немцы. Наконец, после прихода нацистов к власти в Германии, к нам стали приезжать политэмигранты. По всем этим причинам, присутствие немцев в довоенном Ленинграде было еще заметным.

Нужно признать, что определенные подозрения по поводу лояльности немецкого населения нашли себе место в массовом сознании россиян в период не только первой, но и второй мировой войны. К чести российских немцев, следует подчеркнуть, что они не выступили в качестве «пятой колонны» германской армии, сохранив в подавляющем большинстве безусловную преданность своей новой родине, какие бы власти ею ни управляли. В связи с этой темой, нам представляется уместным обратиться к недавно выпущенному второму изданию книги воспоминаний одного из ведущих отечественных ученых, академика Б.В.Раушенбаха. С одной стороны, Борис Викторович был чистый немец по крови и лютеранин по вероисповеданию. Родился он еще в старом, дореволюционном Петрограде, впитал с молоком матери немецкий язык и учился в немецкой же Анненшуле до тех пор, пока новая власть ее не закрыла. С другой стороны, Раушенбах был искренним патриотом России и ни при каких обстоятельствах не отделял себя от ее многонационального народа. Вспоминая о годах Великой Отечественной войны, он писал: «Конечно, сыграл свою роль и национальный характер. Я хорошо помню, я уже был взрослым, что ни у меня, ни у кого из людей, которых я знал, не было ни малейшего сомнения в нашей победе. Удивительный факт, я сейчас только начинаю это осознавать. Вот мы отступаем, отступаем, отступаем, эвакуация, город за городом сдают, Ленинград в блокаде, Москву вот-вот возьмут, но ни у кого нет сомнения в победе. Это, наверное, и есть национальный характер. Очень важно, когда весь народ верит в победу».

Мы сможем вполне оценить всю весомость этого признания, если узнаем, при каких обстоятельствах молодой Раушенбах занимался выработкой в себе российского менталитета. Дело в том, что в 1942 году он был посажен за решетку, причем единственно по причине своего немецкого происхождения: «Формально у меня статьи не было, статья – немец, без обвинений, а это означало бессрочный приговор. Но ГУЛАГ есть ГУЛАГ – решетки, собаки, все, как положено. Формально я считался мобилизованным в трудармию, а фактически трудармия была хуже лагерей… Мой отряд – около тысячи человек – за первый год потерял половину своего состава, в иной день умирало по десять человек». Для того, чтобы оценить всю степень патриотизма молодого немца, нелишним будет принять во внимание, что во время, свободное от трудов на кирпичном заводе, он закончил начатые еще на воле расчеты полета самонаводящегося зенитного снаряда и послал их по старому месту работы, чтоб не пропали. После войны Раушенбах пришел на работу к Королеву, разработал теорию управления космическими аппаратами и внес очень значительный вклад в дело создания ракетного щита Советской державы.

Следует подчеркнуть, что такая, почти что невероятная по нынешним временам «вера и верность» принадлежала во все эпохи к числу доминант национального характера петербургских, а потом – петроградских и ленинградских немцев. Присущая ему метафизическая составляющая заметна и на примере Б.В.Раушенбаха. Ознакомившись с традиционной русской иконописью, академик заинтересовался применявшимися в ней приемами построения перспективы, которые на правах составляющей части входили в православное учение о сущности Божества и возможности богообщения, и применил к ним приемы анализа, опробованные при расчете процессов управления космическими аппаратами. Теория иконописной перспективы была изложена Раушенбахом в книге «Пространственные построения в древнерусской живописи», вышедшей в свет в 1975 году. Она была тепло встречена православными богословами и снискала себе мировую известность у искуствоведов. При этом сам академик всегда оговаривал, что все его важнейшие результаты касались лишь тех сторон «умозрения в красках», которые можно измерить и численно обработать. Оперирование нечетко определенными образами и символами, играющее весьма важную роль в гуманитарных науках, не говоря уж о богословии, по собственному признанию Раушенбаха, было ему не вполне доступно. Такая особенность творческого мышления тоже вполне согласуется с тем, что мы знаем о психологическом строе немецкого народа.

К чести жителей послевоенного Ленинграда, следует подчеркнуть, что антинемецкие настроения решительно не были характерны для них, несмотря на все тяжелейшие страдания, причиненные немецко-фашистскими войсками во время блокады. Весомый вклад в сложение этой психологической доминанты внесла и советская пропаганда, последовательно отделявшая носителей национал-социалистической идеологии от немецкого народа. Преподавание немецкого языка, равно как и чтение немецкой классики, не прерывалось у нас даже в самые тяжелые годы войны ни в средней, ни в высшей школе. С возвращением обществу основных свобод, дело пошло к восстановлению «петербургского духа» – и тут выяснилось, что его немецкая составляющая сохранила известную притягательность. В вышедших в 1970 году воспоминаниях талантливого писателя-краеведа Льва Васильевича Успенского, читатель того времени нашел краткие сведения о местах компактного проживания немцев в пределах Петербурга начала XX века и его пригородов. Память писателя сохранила и приметы и выговора петербургских немцев. С легкой ностальгией по уютному миру детства, давно ушедшему в небытие, он писал, что даже обычное слово «нет» (nein) звучало «не „найн!“, как выразились бы грубые берлинцы, а нежное „нейн“, на чистом петербургско-немецком диалекте».

В выпущенной в 1973 году биографии нашего замечательного художника Николая Рериха, подробно описано, как он учился в известной «Гимназии Мая» в 14-й линии Васильевского острова и свел там знакомство с такими своими ровесниками, как Александр Бенуа или Дмитрий Философов, с которыми ему довелось позднее войти в число ведущих деятелей «серебряного века» нашей культуры. Сама обстановка в гимназии была описана Е.И.Поляковой удивительно тепло: директор встречал каждое утро учеников на площадке первого этажа и здоровался с каждым за руку, а в день своего ангела угощал мальчиков «чашкою шоколата». Образование поражает современного читателя своей обстоятельностью. Так, Рерих «учит языки живые и мертвые; Демосфена приходится переводить с древнегреческого не на русский, а на немецкий, потому что преподавание у Мая ведется преимущественно на этом языке. День здесь начинался молитвой православной и лютеранской, дружно уживались два вероисповедания, два вероучителя – пастор Юргенс и импозантный дьякон ближайшей церкви Академии художеств Постников». Собственно, только тут читатель замечает, что описание касается одного из островков петербургско-немецкой культуры, которым довелось сыграть неоценимую роль в русском культурном ренессансе.

В 1984 году, невиданным в наши дни тиражом в 100 тысяч экземпляров, вниманию массовой читательской аудитории был впервые со времени первой публикации в середине сороковых годов XIX столетия представлен сборник «Физиология Петербурга». Знакомясь с содержанием программного очерка В.Г.Белинского «Петербург и Москва», многие читатели с удивлением прочли любопытный пассаж, в котором великий критик сравнивал самоощущение петербуржцев русского и немецкого происхождения, принадлежавших, как говорят сейчас, «к среднему классу» – тогда это были «лица купеческого или мещанского сословия». Так вот, русские в невской столице были «как будто не у себя дома, как будто в гостях, как будто колонисты или заезжие иностранцы. Петербургский немец более их туземец петербургский».