Гибель «Русалки» - Фрэнк Йерби

– Да и южане тоже, – усмехнулась Фиби. – Мистер Уилкокс каждое лето брал меня с собой в Вирджиния Спрингс, нас там никто не знал. Мы жили в большом отеле, и он меня записывал там как свою жену. Господи Боже, Гай, сколько раз мне приходилось сдерживать себя, чтоб не расхохотаться, когда эти белые люди заводили со мной разговор о том, какие у них бестолковые, никудышные негры…

– Это хорошо, – сказал Гай, – но теперь тебе предстоит окончательно войти в эту роль. Ты будешь жить как подобает состоятельной вдове, миссис Тернер, чей покойный муж завещал ей свое состояние. Сначала тебе будет трудно вести себя как белая женщина, но ты научишься. Ты всегда была сообразительной. Слушай, как говорят другие люди, и подражай им. Мои банкиры будут выплачивать тебе деньги каждый месяц. Что ты на это скажешь, Фиби?

– А ты когда-нибудь будешь приезжать в Нью-Йорк, Гай? – спросила она нерешительно.

– Иногда буду. Когда смогу.

– Тогда я скажу «да», – прошептала Фиби, – и огромное тебе спасибо за все… и за то, что я смогу тебя видеть… хоть иногда…

Хотя весь заказанный гардероб был давно готов, Гай все еще оставался в Нью-Орлеане. Почему, он вряд ли мог бы объяснить даже самому себе. Именно теперь, когда казалось, еще немного – и все цели будут достигнуты, его охватила усталость, порожденная каким-то безымянным страхом. Он пытался избавиться от этого страха, разобраться, в чем причины. Но, когда наконец дал ему определение, наметил его границы, внес ясность в свои чувства, страх только усилился, парализовав волю.

Джо Энн. Но ей теперь двадцать девять лет. Как она выглядит? В детстве они любили друг друга, даже Речел и Джерри понимали, что когда-нибудь они, возможно, поженятся. Но сейчас между ними – горные пики времени, покрытые облачной дымкой прошедших лет. А быть может, любовь уже давно умерла? Он так много прожил и столько страдал…

Гай думал обо всем этом в двадцать седьмой день февраля, слушая в опере волшебный голос Аделины Патти. Музыка задела его за живое, хоть он и слушал ее вполуха. В антракте его внезапно охватил ужас. А ждет ли его Джо Энн? Он поверил ее детскому обещанию, но выдержало ли оно испытание временем и одиночеством? Особенно в краю, где девушки уже с двадцати лет боятся остаться старыми девами…

Неделя проходила за неделей, а он все медлил с отъездом. В те дни весь город был взбудоражен гастролями Лолы Монтез, непревзойденной танцовщицы, чье очарование пленило Людвига I, короля Баварии, даровавшего ей титул графини Ландсфельд. В прошлом у балерины был судебный процесс по обвинению в двоемужии, и она жила в атмосфере непрекращающегося скандала, еще больше подогревавшего ее мировую славу. Разбитные молодые люди, поклонники Лолы, дрались на улицах с пуританами, требовавшими запретить ее выступления в Нью-Орлеане. Гай находился в суде, когда слушалось дело об оскорблении действием: почитатели балерины побили влюбленного в нее суфлера театра, который ответил на полученный от нее пинок, что дало ему возможность до конца своих дней пользоваться славой человека, давшего пинок самой Лоле Монтез. Гай смеялся вместе со всеми, когда необузданная Лола задрала юбки, чтобы продемонстрировать суду синяки на своих бедрах. Да, жизнь в Нью-Орлеане отнюдь не была скучной…

Он слушал яростные споры об отделении южных штатов, о возможной войне. Гай не имел своего мнения на этот счет: слишком долго он был вдали от событий. Он прочел «Хижину дяди Тома», опубликованную годом раньше, и пришел к непоколебимому убеждению, что миссис Стоу никогда не видела и уж во всяком случае никогда в жизни не разговаривала с негром из южных штатов.

Пришел апрель, и в воздухе повеяло ароматом ранних цветов. Гай почувствовал, что в нем пробуждается желание действовать. С каждым днем это чувство все больше крепло. И вот однажды утром он проснулся и сказал:

– Никиа, спустись вниз и попроси портье прислать боя упаковать мои вещи. Сегодня мы уезжаем.

На пути к Натчезу и дальше вверх по реке он чувствовал, как его все больше охватывает волнение. А когда тяжелые колеса парохода завертелись назад, замедляя ход, и он медленно двинулся к причалу Фэроукса, волнение Гая перешло в какую-то лихорадку.

Негры толпой высыпали на пристань, приветствуя гостя, глазея на пигмеев, хватая его чемоданы и саквояжи, смеясь, крича, пока один из них, постарше, не узнал его, воскликнув:

– Масса Гай! Боже милосердный, это же масса Гай!

Оборванные чернокожие дети помчались к дому, выкрикивая:

– Масса Гай! Масса Гай вернулся! Масса Гай!

Стоя на балконе, она ждала его, высокая, стройная как ива, – именно такая женщина, о которой мечтает мужчина, слушая, как бесконечные африканские дожди барабанят по листьям монгонго. Она стояла, глядя на него, лицо ее было очень бледным. Не сказав ни слова, он заключил ее в объятия.

Услышав позади кашель, он обернулся. Перед ним стоял, злобно усмехаясь, Килрейн Мэллори.

– Что ж, – сказал Килрейн, – в этот раз я тебя прощаю. Ради старой дружбы. Но запомни на будущее, Гай Фолкс, мы, Мэллори, не любим, когда чужие мужчины целуют наших жен…

Глава 21

Человек менее мужественный сразу бы сбежал, сославшись на оскорбленную гордость. Уж чем-чем, а гордостью Гай Фолкс обладал в достаточной мере. И именно это удерживало его в Фэроуксе следующие две недели. Да еще свойственное ему чувство справедливости. Восемнадцать лет не появлялся он в родных краях. «Так чего же ты ожидал, парень?» – беспощадно спрашивал он себя.

И вот однажды он сел на черную лошадь, родившуюся от Демона и одной из серых кобыл, и уехал подальше от дома, чтобы в одиночестве поразмышлять о Фэроуксе, разобраться в своих воспоминаниях и точно выяснить, что же здесь изменилось. А перемены произошли, хотя невнимательный взгляд едва ли бы их заметил. Это ощущение холода, глубокой печали, нависшей над домом и землей, которые он поклялся сделать своими, он поспешил связать с тем, что его взгляд на мир стал иным. Мужчина в тридцать пять лет и мальчик в восемнадцать смотрят на жизнь совершенно по-разному. Но причина была не только в этом, она крылась значительно глубже…

Это проклятое место населено призраками, говорил он себе. Они таятся в комнатах дома как отзвук старых грехов, былых несправедливостей, да и нынешних горестей тоже…

А может быть, он и здесь ошибается? Ее самообладание было изумительно, если, конечно, именно оно определяло ее поведение. Голубые глаза Джо Энн смотрели на него со спокойным дружелюбием, ее голос, когда она говорила, был удивительно безмятежным. Она не считала нужным объяснять обстоятельства своего замужества, да и вообще касаться этой темы. А стоит ли говорить об этом, подумал он. Десятилетняя девочка вдруг взяла да и поклялась в любви шестнадцатилетнему мальчику. Едва ли это было событием мировой важности. Родственники, друзья, знакомые вполне допускали, что они когда-нибудь поженятся. Но предположения, чьи бы то ни было, пусть даже его собственные, сами по себе ничего не значат. Трагедия его отца, воспылавшего страстью к чужой жене и поплатившегося за это жизнью; восемнадцать лет разлуки – и ни одного письма, ни единого словечка, весточки, чтоб перебросить мост через эту пропасть; Килрейн Мэллори – удивительно красивый, веселый, жизнерадостный, по-настоящему мужественный, – вот причины случившегося, их много. А результат один: в центре его вселенной – причиняющая мучительную боль безграничная пустота, грозящая поглотить его будущее, отняв у него цель и понимание того, как жить дальше. В своих раздумьях он всегда связывал воедино Джо Энн и Фэроукс – одно подразумевало другое. Теперь у него хватало денег: он мог купить двадцать пять таких имений, как Фэроукс, но зачем Килрейну продавать его? Да и какой мужчина, женатый на Джо Энн Фолкс и владеющий Фэроуксом, станет продавать имение и уезжать?