Узкие врата - Антон Дубинин

На выходе со двора пилигримам пришлось посторониться, чтобы пропустить небольшую, может быть, единственную на весь город машину службы Зеленого Креста.

…- Эрих.

— А?..

— Ты сл…

Но сообразить, что Фил имеет в виду, он как всегда смог минуты на полторы позднее. А в первый-то миг хотел было возмутиться, куда это тот рыпается, когда надо тихо стоять за углом и ждать! Они добрались вслед за Артом уже почти что до самой цели — детская инфекционная больница белела за низким заборчиком, и будь Аланова воля — он бы постоял здесь тихонечко до того момента, когда мальчик закончит свои дела. Потому что мало у кого появится охота говорить о возвышенном, если ты шел в больницу к своему другу, а тебе не дали даже разузнать, что там к чему с его здоровьем!.. Вот после больницы — это пожалуйста, хоть с места в карьер…

И сдавленный, совсем тихий вскрик первым услышал, конечно же, Фил. Алан сообразил, что к чему, когда тот уже сорвался с места, и как всегда героический Эрих подоспел к концу спектакля, хотя на бегу, не додумавшись даже нагнуться за чем-нибудь тяжелым, успел увидеть все от начала до конца.

Это была крупная, черная с подпалинами собака, не то овчарка-переросток, не то бедный песий бастард, какая-нибудь помесь. Тварь примерно того же рода, что и седой Филимон из Стефановской деревни — может, даже и Филимонова родственница. Впрочем, вникать в ее родословную казалось особенно некогда: она уже чуть подсела для прыжка — без единого звука, без лая, с прямым, чуть опущенным к потрескавшемуся асфальту хвостом, с прижатыми ушами… Артур, притиснутый спиной к белой невысокой стенке ограды, держал перед собой сжатые в кулаки руки, словно примериваясь защищать грудь и лицо — а может, и бить в ответ, как это ни дико, и губы его, совсем бесцветные, закушенные, сжались в ниточку. Тот единственный короткий вскрик, сорвавшийся с его губ, явно был вырван не страхом, а неожиданностью. Этот дурень не собирался, видит Бог, не собирался звать на помощь, и хотя было уже совершеннейшим образом поздно, глаза его метнулись чуть вниз, в поисках — чего? Палки? Камня? Да чего угодно.

Как в замедленной съемке, черная с подпалинами тварь подсела на задних ногах, видно было, как напряглись ее кривые жилистые ляжки… В следующий миг в бок ей, уже почти летящей вперед, почти нацелившейся — выше защищающих рук, сметая все жалкие преграды — в бок ей с тупым звуком ударил обломок кирпича.

Сила удара, от которого послышался слабый хруст — наверное, ребра — слегка сбила траекторию полета. Да и полета не случилось: как-то хрипло буркнув от неожиданности, собака только подскочила почти на том же месте — разворачиваясь уже к новому врагу.

— Ну, собачка, — Фил приговаривал негромко и очень страшно, покачивая вторым обломком кирпича, серым, с торчащими обколотыми углами. Другой, освободившейся рукой он уже тянул из брючных петель свой толстый солдатский ремень, не глядя накручивая на руку его скрипящий конец.

— Ну, малышка. Ну, давай. Поди сюда.

Теперь собака оказалась повернута мордой к Алану, и он ясно различил беловатые клочья пены, падавшие с ее подвернутых кверху черных губ. Глаза у псины были почти совсем белые, и если вы думаете, что собаки не умеют щуриться — вы сильно ошибаетесь.

Алан был здесь совершенно лишним, он это прекрасно понял, встретившись со взглядом, которому самой природой положено быть карим и дружелюбным. Собак он никогда не боялся, вот никогдашеньки, но эта, эта — она была уже не совсем собака, она хотела кого-нибудь убить.

Следующий обломок кирпича пришелся ей как раз в оскаленную морду, куда-то в лоб. Собака взвизгнула, отпрыгивая и окончательно превращаясь в собаку из недостоверного монстра; кажется, дожидаться пинка горным ботинком в грудь или удара тяжеленной ременной пряжкой она не собиралась. Еще некоторое время поглядев врагу в глаза, роняя белые сгустки из пасти и алые — из пробитой треугольной черепушки, она наконец не выдержала поединка воль — и отступила, все урча и стараясь не разворачиваться спиной, и — слава Богу — побежала, припадая на обе правые ноги и мотаясь, как пьяная. Фил, медленно превращаясь из боевой машины — обратно в себя, опустил руку с ремнем и обернулся к человеку, спасенному им вот уже во второй раз. Лицо у Фила все еще было каменным, почти без черт — как желтоватая маска; но Алан, не успевший насториться на лад войны, хорошо разглядел все, что тот, наверное, еще не мог видеть.

Мальчик Артур напряженно выпрямился, выпуская из пальцев подобранный было им кирпичный снаряд — тот самый, первый, сломавший псине пару ребер. Глаза его не сразу обрели обычный светлый цвет и все еще казались слишком большими, но бледность словно испарилась, уступив место возбужденному румянцу. Мальчик с шумом выдохнул, переводя острый, резко осмысленный взгляд с одного помощника на другого; потом губы его дернулись, и он первым нарушил молчание, сказав:

— Спасибо.

Алан ответить «не за что» как-то не имел морального права и подавил в себе этот порыв; а Фил, похоже, просто не догадался. Он стоял посреди асфальтовой дорожки в черных узких трещинах (в детстве бывает такая игра — идешь по тортуару, не наступая на трещины, ни за что не наступая, даже если приходится для этого семенить. Или наоборот — делать великанские шаги…) Стоял безмолвно, широко расставив ноги, как герой боевика, и просовывал пояс в петли на своих черных джинсах. Так что вторую реплику нескладного разговора подать пришлось снова Артуру. Он облизал губы кончиком языка, глядя куда-то Алану за голову, и спросил очень спокойно, как только мог спокойно:

— Это ведь вы за мной следите? А зачем?

Фил от неожиданности выпустил из рук длинный конец ремня, легко хлестнувший его по ноге. Но Алан догадался, как нужно ответить — это была его часть, и здесь первым успел он, предварительно тоже зачем-то облизнув губы:

— Нет, Артур. Мы — те, кто хочет тебя спасти.

Тот вовсе не казался удивленным. Как ни странно, выражение, промелькнувшее на его узеньком лице, Алан скорее всего определил бы как облегчение. Словно сейчас мальчика невзначай освободили от какой-то страшной тяжести.

Он даже чуть-чуть пошатнулся. Или это так показалось. И оперся одной худой рукою о белую стену — не ладонью оперся, а кулаком с острыми выступающими костяшками.

— От кого?

Вопрос Артура прозвучал так естественно, и так много было в нем от огненного желания получить наконец ответ, так много давно неутоленной тревоги — что Алан едва не ответил. Но успел укусить себя за язык, памятуя неудачу в доме Присциллы, и сказал только, оглянувшись, чтобы проверить, не слышит ли кто: