Собрание сочинений - Иосиф Бродский

Бабочка

Сказать, что ты мертва?Но ты жила лишь сутки.Как много грусти в шуткеТворца! едвамогу произнести«жила» – единство датырожденья и когда тыв моей горстирассыпалась, менясмущает вычестьодно из двух количествв пределах дня.

Затем, что дни для нас -ничто. Всего лишьничто. Их не приколешь,и пищей глазне сделаешь: онина фоне белом,не обладая теломнезримы. Дни,они как ты; верней,что может веситьуменьшенный раз в десятьодин из дней?

Сказать, что вовсе неттебя? Но что жев руке моей так схожес тобой? и цвет -не плод небытия.По чьей подсказкеи так кладутся краски?Навряд ли я,бормочущий комокслов, чуждых цвету,вообразить бы этупалитру смог.

На крылышках твоихзрачки, ресницы -красавицы ли, птицы -обрывки чьих,скажи мне, это лиц,портрет летучий?Каких, скажи, твой случайчастиц, крупицявляет натюрморт:вещей, плодов ли?и даже рыбной ловлитрофей простерт.

Возможно, ты – пейзаж,и, взявши лупу,я обнаружу группунимф, пляску, пляж.Светло ли там, как днем?иль там уныло,как ночью? и светилокакое в немвзошло на небосклон?чьи в нем фигуры?Скажи, с какой натурыбыл сделан он?

Я думаю, что ты -и то, и это:звезды, лица, предметав тебе черты.Кто был тот ювелир,что бровь не хмуря,нанес в миниатюрена них тот мир,что сводит нас с ума,берет нас в клещи,где ты, как мысль о вещи,мы – вещь сама?

Скажи, зачем узортакой был дадентебе всего лишь на деньв краю озер,чья амальгама впрокхранит пространство?А ты – лишает шансастоль краткий срокпопасть в сачок,затрепетать в ладони,в момент погонипленить зрачок.

Ты не ответишь мнене по причинезастенчивости и несо зла, и незатем, что ты мертва.Жива, мертва ли -но каждой Божьей тварикак знак родствадарован голос дляобщенья, пенья:продления мгновенья,минуты, дня.

А ты – ты лишенасего залога.Но, рассуждая строго,так лучше: накой ляд быть у небесв долгу, в реестре.Не сокрушайся ж, еслитвой век, твой весдостойны немоты:звук – тоже бремя.Бесплотнее, чем время,беззвучней ты.

Не ощущая, недожив до страха,ты вьешься легче праханад клумбой, внепохожих на тюрьмус ее удушьемминувшего с грядущим,и потому,когда летишь на луг,желая корму,преобретает формусам воздух вдруг.

Так делает перо,скользя по гладирасчерченной тетради,не зная просудьбу своей строки,где мудрость, ересьсмешались, но доверясьтолчкам руки,в чьих пальцах бьется речьвполне немая,не пыль с цветка снимая,но тяжесть с плеч.

Такая красотаи срок столь краткий,соединясь, догадкойкривят уста:не высказать ясней,что в самом делемир создан был без цели,а если с ней,то цель – не мы.Друг-энтомолог,для света нет иголоки нет для тьмы.

Сказать тебе «Прощай»,как форме суток?Есть люди, чей рассудокстрижет лишайзабвенья; но взгляни:тому виноюлишь то, что за спиноюу них не днис постелью на двоих,не сны дремучи,не прошлое – но тучисестер твоих!

Ты лучше, чем Ничто.Верней: ты ближеи зримее. Внутри жена все стоты родственна ему.В твоем полетеоно достигло плоти;и потомуты в сутолке дневнойдостойна взглядакак легкая преградамеж ним и мной.

В озерном краю

В те времена в стране зубных врачей,чьи дочери выписывают вещииз Лондона, чьи стиснутые клещивздымают вверх на знамени ничейЗуб Мудрости, я, прячущий во ртуразвалины почище Парфенона,шпион, лазутчик, пятая колоннагнилой провинции – в бытупрофессор красноречия – я жилв колледже возле Главного из ПресныхОзер, куда из недорослей местныхбыл призван для вытягиванья жил.

Все то, что я писал в те времена,сводилось неизбежно к многоточью.Я падал, не расстегиваясь, напостель свою. И ежели я ночьюотыскивал звезду на потолке,она, согласно правилам сгоранья,сбегала на подушку по щекебыстрей, чем я загадывал желанье.

Набросок

Холуй трясется. Раб хохочет.Палач свою секиру точит.Тиран кромсает каплуна.Сверкает зимняя луна.

Се вид Отчества, гравюра.На лежаке – Солдат и Дура.Старуха чешет мертвый бок.Се вид Отечества, лубок.

Собака лает, ветер носит.Борис у Глеба в морду просит.Кружатся пары на балу.В прихожей – куча на полу.

Луна сверкает, зренье муча.Под ней, как мозг отдельный, – туча...Пускай Художник, паразит,другой пейзаж изобразит.

Одиссей Телемаку

Мой Телемак,Троянская войнаокончена. Кто победил – не помню.Должно быть, греки: столько мертвецоввне дома бросить могут только греки...И все-таки ведущая домойдорога оказалась слишком длинной,как будто Посейдон, пока мы тамтеряли время, растянул пространство.Мне неизвестно, где я нахожусь,что предо мной. Какой-то грязный остров,кусты, постройки, хрюканье свиней,заросший сад, какая-то царица,трава да камни... Милый Телемак,все острова похожи друг на друга,когда так долго странствуешь, и мозгуже сбивается, считая волны,глаз, засоренный горизонтом, плачет,и водяное мясо застит слух.Не помню я, чем кончилась война,и сколько лет тебе сейчас, не помню.

Расти большой, мой Телемак, расти.Лишь боги знают, свидимся ли снова.Ты и сейчас уже не тот младенец,перед которым я сдержал быков.Когда б не Паламед, мы жили вместе.Но может быть и прав он: без меняты от страстей Эдиповых избавлен,и сны твои, мой Телемак, безгрешны.

* * *

Осенний вечер в скромном городке,гордящимся присутствием на карте(топограф был, наверное, в азартеиль с дочкою судьи накоротке).

Уставшее от собственных причудПространство как бы скидывает бремявеличья, ограничиваясь тутчертами Главной улицы; а Времявзирает с неким холодком в костина циферблат колониальной лавки,в чьих недрах все, что смог произвестинаш мир: от телескопа до булавки.

Здесь есть кино, салуны, за угломодно кафе с опущенною шторой,кирпичный банк с распластанным орломи церковь, о наличии которойи ею расставляемых сетей,когда б не рядом с почтой, позабыли.И если б здесь не делали детей,то пастор бы крестил автомобили.

Здесь буйствуют кузнечики в тиши.В шесть вечера, как вследствие атомнойвойны, уже не встретишь ни души.Луна вплывает, вписываясь в темныйквадрат окна, что твой Экклезиаст.Лишь изредка несущийся куда-тошикарный «бьюик» фарами обдастфигуру Неизвестного Солдата.

Здесь снится вам не женщина в трико,а собственный ваш адрес на конверте.Здесь утром, видя скисшим молоко,молочник узнает о вашей смерти.Здесь можно жить, забыв про календарь,глотать свой бром, не выходить наружу,и в зеркало глядеться, как фонарьглядится в высыхающую лужу.

Песня невинности, она же – опыта

"On a cloud I saw a child,

and he laughing said to me..."

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,не ходить в пальто, но в одной рубашке.Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,мы, готовя уроки, хотим не плакать.

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.То, что нам приснится, и станет явью.Мы полюбим всех, и в ответ – они нас.Это самое лучшее: плюс на минус.

Мы в супруги возьмем себе дев с глазамидикой лани; а если мы девы сами,то мы юношей стройных возьмем в супруги,и не будем чаять души в друг друге.

Потому что у куклы лицо в улыбке,мы, смеясь, свои совершим ошибки.И тогда живущие на покоемудрецы нам скажут, что жизнь такое.

Наши мысли длинней будут с каждым годом.Мы любую болезнь победим иодом.Наши окна завешены будут тюлем,а не забраны черной решеткой тюрем.

Мы с приятной работы вернемся рано.Мы глаза не спустим в кино с экрана.Мы тяжелые брошки приколем к платьям.Если кто без денег, то мы заплатим.

Мы построим судно с винтом и паром,целиком из железа и с полным баром.Мы взойдем на борт и получим визу,и увидим Акрополь и Мону Лизу.

Потому что число континентов в мирес временами года, числом четыре,перемножив и баки залив горючим,двадцать мест поехать куда получим.

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.Мы не будем думать о смерти чаще,чем ворона в виду огородных пугал.Согрешивши, мы сами и станем в угол.

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,в окружении внуков и внучек. Еслиих не будет, дадут посмотреть соседив телевизоре гибель шпионской сети.

Как нас учат книги, друзья, эпоха:завтра не может быть также плохо,как вчера, и слово сие писатив tempi следует нам passati.

Потому что душа существует в теле,жизнь будет лучше, чем мы хотели.Мы пирог свой зажарим на чистом сале,ибо так вкуснее: нам так сказали.

«Hear the voice of the Bard!»