Брет Гарт. Том 3 - Фрэнсис Гарт

Она бежала до самого дома, думая все время об одном. Набросав карандашом несколько строк, она позвала слугу-китайца.

— Вот записка, А Фе, для мистера Конроя. Ты найдешь его у юриста Максуэлла, а если не застанешь, спросишь, где он. Ты должен разыскать его во что бы то ни стало. Если он ушел из Лощины, пойдешь за ним следом. — Она вручила ему золотую монету. — Разыщи его в течение часа, и я дам тебе еще золотой. Беги скорее!

Познания А Фе в английском языке были невелики, но в данном случае он понял речь своей хозяйки без помощи переводчика. Он кивнул, сказал: «Моя понимай, моя бегай быстло», — каким-то волшебством заставил и записку, и золотую монету прыгнуть прямо к себе в рукав и проворно пустился в путь. А Фе был не таков, чтобы отвлекаться по пустякам от порученного ему дела. Когда, сбегая вниз по холму Конроя, он услышал шум в кустарнике и крики о помощи, он лишь пробурчал про себя: «Ходи к чертям, моя не дурак», — и сосредоточенно зарысил своим путем. Через полчаса он был в конторе у адвоката Максуэлла. Гэбриель ушел час тому назад, никто не знал куда. Подумав несколько секунд, А Фе помчался к подножию холма, где артель его соотечественников рыла канаву. Подойдя, А Фе, на высочайшей ноте и в форме, приближавшейся к речитативу, испустил одно за другим множество восклицаний, смысл и содержание которых остались навсегда тайной для работавших неподалеку старателей-американцев. Но на китайцев речь А Фе произвела магическое действие. Изумленные старатели не успели даже оглянуться, как китайская артель бросилась врассыпную; через минуту все они, включая А Фе, шагали каждый по избранной для себя дороге или тропинке, соединявшей Гнилую Лощину с внешним миром.

По счастью, А Фе сделал правильный выбор. Не прошло получаса, как он увидел того, кого искал: Гэбриель сидел на большом валуне, неподалеку от дороги и курил трубку. Дорожная сума, кирка и лопата лежали у его ног. А Фе не стал терять времени на пояснения и переговоры. Он вручил своему хозяину записку и пустился в обратный путь. Еще через полчаса вся китайская артель молча рыла канаву, как будто ничего за это время не про изошло.

Гэбриель отложил трубку, после чего с минуту с нерешительным видом держал записку между большим и указательным пальцами. Потом, развернул ее и сразу узнал мелкий, аккуратный почерк своей жены — она вела его счетные книги и не раз писала под его диктовку. Что-то смутно похожее на сожаление владело его душой, пока он оглядывал эти несколько строк, не пытаясь пока еще приступить к чтению. Потом, разбирая написанное по слогам, усердно шевеля губами, повторяя по нескольку раз одно и то же слово, как это в обычае у недостаточно грамотных людей, прочитал следующее:

«Я поступила неправильно, не сказав, что владею тайной, важной для твоего счастья. Не уезжай, пока не узнаешь ее. Вернись на холм Конроя, пока еще есть время, и я расскажу тебе обо всем; через два часа я покину дом, а вечером уеду навсегда. Прошу тебя не ради твоей жены, но ради той, чье имя она однажды присвоила. Я знаю, ты придешь потому, что любишь Грейс, хоть и презираешь бедную Жюли».

Из письма твердо следовало одно: разыскались какие-то новые сведения о Грейс. Для Гэбриеля этого было довольно. Он спрятал трубку в карман, поднялся, взвалил суму на плечи, взял кирку и лопату и зашагал назад. Достигнув поселка, он вспомнил с неловким чувством, что только что простился с ним навеки, и решил пробираться в обход, минуя главную улицу, однако, по всегдашней своей простоте, осуществил свой замысел весьма неискусно; два-три старателя приметили, как он взбирается на холм по крутой и неудобной тропинке, по которой редко кто когда ходил. Впрочем, задержался он на холме ненадолго, и вскоре — кто говорит, через десять минут, а кто — через пятнадцать — его опять заметили, когда он, торопливо сбежав по той же тропинке, пересек лощину и затерялся в кустарнике у подножия Лысой горы.

Не успело в этот вечер закатиться солнце, как спала и жара Вконец иссушившее землю за несколько знойных дней яростное дыхание пустыни отступило перед равной яростью ветра, который, народившись вместе с холодным светом молодого месяца, бушевал всю ночь в раскачивающихся верхушках сосен на холме Конроя, стучал во все окна в поселке и вздымал кверху прибитую пыль на горных дорогах. Но с уходом ночи иссяк и ветер; взошедшее солнце осветило притихшую мирную природу. Как было заведено у него в обычае, оно сперва зажгло стройную верхушку исполинской сосны на холме Конроя, а потом тихонько заскользило вниз по стволу, пока не достигло земли. Там оно обнаружило Виктора Рамиреса, мертвого, с ножом в сердце.

КНИГА ШЕСТАЯ. РУДА УХОДИТ

Глава 1. МИСТЕР ГЕМЛИН ВСЕ ЕЩЕ НА КАНИКУЛАХ

Когда, уже после ухода миссис Сепульвида, донна Долорес заметила, что исчезла и маячившая перед окном фигура всадника, — она заключила, что мистер Джек Гемлин последовал за названной дамой; она была бы весьма удивлена, если бы узнала, что в эту самую минуту он попивал агуардьенте в ее собственном доме и не с кем иным, как с самим доном Хуаном Сальватьерра. С дерзкой непринужденностью, составлявшей характерную черту его натуры, Джек проник за стены асьенды; не назвав своего имени и ни словом не упомянув о своем занятии, он был тем не менее радушно принят церемонным доном Хуаном; за два часа он полностью обворожил хозяина, и когда оставил его, тот был так сильно навеселе, что не мог толком ответить ни на один вопрос о своем собутыльнике. Почему Джек не развил своего успеха и не добился свидания с таинственной сеньорой, столь глубоко поразившей его сердце, я не берусь сказать; и сам он тоже не мог себе этого объяснить. После того как, возбужденный выпитой агуардьенте, дон Хуан выложил перед ним все тайны асьенды и миссии, Джек, неизменно предприимчивый, когда дело касалось женщин, вдруг почувствовал, что от робости лишился языка. Быть может, неведомое доселе чувство безнадежности закралось ему в душу, и именно потому, уезжая, он был более грустен, нежели когда ехал сюда. В том, что донна Долорес узнала о его визите лишь три дня спустя, не было ничего особенно удивительного; эти три дня она была не совсем здорова и не покидала своих покоев. Удивительно было другое: когда ей наконец рассказали о госте, она напугала дона Хуана и переполошила домочадцев невиданным взрывом негодования:

— Как же вы посмели не доложить мне о заезжем американо? Клянусь святым Антонием, вы, кажется, считаете меня ребенком. Или я уже не хозяйка в Пресвятой Троице? Или вы, дон Хуан, определили себя мне в дуэньи? Отважный кабальеро — а из вашего описания следует, что это был он! — защитил меня в воскресенье у мессы от обидчика, и его не допустили к моей руке. О матерь божия! Как его зовут — вы и это позабыли?