Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

- Надо с вечера пораньше ложиться.

- А с девками кому миловаться?

- Молодым токо и поспевать, – поддержала Фёкла. – После хватятся – поздно будет.

- Ты, поди, много грешила, тётка Фёкла?

- Что было, то было. Теперь осталось грехи замаливать.

- Подвернётся – не упустишь, – ввернул Панкратов.

- Так оно. А пока перебиваюсь чем бог послал.

- Нахваталась божественного-то...

- С кем поведёшься...

- С кем ты токо не водилась, – буркнул Евтропий.

- С тобой, Тропушко, с тобой, свет! Разве я виновата, что Агнея глаз с тебя не спускает?

- Делом займись! – нахмурился Евтропий. – Шурёна, ты за главную. Трактористов накорми.

- Она скорее тебя голодным оставит, чем трактористов.

Шура пошла будить Ефима и Прокопия, до рассвета косивших при включенных фарах. Подождав, когда удалятся покосники, Фёкла налила в кастрюлю щей, сунула за пазуху хлеб и крадучись пошла в лес.

Парни сладко посапывали на пахучей, умятой ими траве. Шура долго сидела над ними, перебирая пальцами жёсткие бронзовые кудри Ефима.

- Ты где, Александра? – очнулась она от голоса Фёклы.

Отозвавшись, Шура растормошила ребят и, пока они умывались, собрала завтрак.

Вымыв посуду, подошла к Ефиму.

- Ефим Михеич, можно тебя?

- Нет, нельзя.

- Может, она по комсомольским делам? – лукаво прищурился Прокопий.

- Так и есть, – благодарно кивнула ему девушка и, отойдя в сторону, жарко зашептала: – Люблю тебя, Симушко.

- А на маминой постели кого любишь?

- Как у тебя язык повернулся сказать такое? Да я лучше утоплюсь...

- Отец не дозволит! – голос Ефима перехватило обидой. Губы дрожали.

- Я даже и в мыслях ни о ком, кроме тебя, не думала! – давясь рыданиями, бормотала девушка, протягивая к нему руки.

- Отстань... мачеха!

- Зря ты её! – сказал Прокопий, увидев приниженный, полный отчаянной мольбы взгляд девушки. – Как бы не сотворила чего над собой...

Ефим не отзывался.

- Не верю я этим наговорам, – продолжал Прокопий. – У нас такого наплетут, что сам себя не узнаешь...

Они залили горючее, и трактор, пуская весёлые сиреневые дымки, зарокотал по елани. Что-то, должно быть озорное, кричали копновозы. Но сквозь шум мотора не разобрать.

Выбрав посуше площадку, Федяня ссаживал с волокуши копны. Евтропий немецким штыком заострял зубья стогомётных вил.

Зарод завели широкий, но к полудню Панфило топтался на пятачке, гладко завивая верхушку. Вершил он искусно. Стог получился ладным и убористым. Связав крест-накрест четыре веслака, уложил их и на вожжах спустился вниз.

- Вон, слышь, начальство пылит!

- Ну, молодцы удалы, крепко работнули! – похвалил Гордей.

- Не молодцы бы, дак акульками звали. – Из ходка, покряхтывая, вылез Дугин. За ним выскочил Науменко.

- Как живёшь, Фёдор?

- Не тужу. Головных капель не привёз дорогому сынку?

- Кажному слову место знай! – осадил Дугин. – В эку жару токо квас пить, милое дело.

- Солнышко низко, а у вас уж зарод выше сосен, – обмерив стог, сказал Гордей. – Эдак вас надолго не хватит.

- Отдыхайте, рванули крепко, – подключился Науменко и напомнил: – Нам пора.

Их вызывали в район.

- Раз начальство велит – отдохнём, – сказала Афанасея и придвинулась к Науменко. – Посиди с нами перед дорожкой!

- В дороге насижусь, – слегка отстранился тот.

- Стыдишься? – подалась за ним Афанасея. – А я весь стыд потеряла. И добрая стала, хоть верёвки из меня вей.

- На людях-то не липни... неловко.

- Думаешь, Марье передадут? Не нужен ты ей. У ей Пронька есть. А у тебя я. Так и знай.

Афанасея пристроилась в кустах, вытянув усталое тело… Федяня задумчиво грыз былинку, сплёвывая обкуски.

Издали доносился рокот трактора, без устали носившегося по елани.

- Неказистая машинёшка, а нам за ей не угнаться, – сказала Афанасея. – Умно сделана!

- Ну уж и умно! – возразил Венька. – Кабы она ишо сено за нас метала...

- Придумают и такую. Всяких напридумывают.

- Вот житуха-то начнётся! Лягу я на берегу Ярки, а трактор мне огурцов у деда Панфила наворует. Лежи да хрумкай, – фантазировал Венька, шарясь у Афанасеи в носу былинкой. Она чихнула, не открывая глаз, схватила его за ухо.