Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- Отец Варлаам, - спросил Киреев, - а почему вы думаете, что та женщина колдунья?

- А кто же она еще? - удивился иеромонах. - Нормальный человек, хоть он и неверующий, разве сделает такое? А над колдунами дьявол силу огромную имеет. Говорю вам, она даже выла - так не хотела это черное дело делать, а сделала...

Они вернулись в монастырь. По дороге отец Варлаам еще много рассказывал о монастыре и старце. Но Киреев заметил, что его спутник устал. Ему стало совестно так долго злоупотреблять добротой этого человека. Напоследок иеромонах показал Кирееву свою келью. Внутри все было по-военному просто и по-монашески скромно: кровать, иконы, несколько книг. Больше ничего.

- Вы, наверное, устали, отец Варлаам, - сказал, прощаясь, Киреев. - Отдыхайте. Только... Можно вопрос напоследок?

- Конечно.

- Вы ни разу не пожалели, что оставили прежнюю жизнь?

- Ни разу, - без раздумья ответил иеромонах.

- А как же близкие люди? О них не грустите?

- Из близких одна мама в живых осталась. Она... она поняла меня. А здесь хорошо. Правда, хорошо. Кстати, когда мы с вами поднимались сюда, не обратили внимания на семинариста, который нам повстречался?

- Честно говоря, не обратил.

- Приехал он сюда просто так, из любопытства - это Александр сам рассказывал. А с отцом Илларионом поговорил - и уже третий год в семинарии учится.

- Как-то просто все получается.

- А знаете, что сказал братии отец Илларион, когда этот мальчик после первого визита сюда уехал?

- будто не услышав реплики Киреева, продолжал иеромонах. - Что придет время, и он будет нашим настоятелем... Прозорлив батюшка. Так что обязательно поговорите с ним. Да хранит вас Господь!

- Постойте, отец Варлаам. Еще один вопрос. Самый последний. Скажите... вам не скучно? Вот вы придете сейчас в свою келью... - Киреев, как недавно его собеседник, не мог сформулировать свою мысль.

Отец Варлаам улыбнулся:

- Скучно? Что вы, Господь с вами! Я же молюсь, когда мне скучать?

- А молиться... это трудно?

- Это такая сладость. Бывает, что к молитве с нуждением приступаешь, бывает, что леность вдруг нападет. Лукавый ведь не дремлет и не спит никогда. В отличие от нас. Но Господь помогает. А сладость от молитвы остается. Вы можете не поверить мне, Михаил, и, не дай Бог, подумаете, что я хвастаюсь, но вижу, что вы - из новоначальных, а потому скажу: я всегда жду, когда останусь один и смогу молиться...

- А сколько нужно молиться?

- Спросите у старца. По мне, так весь день, все двадцать четыре часа.

- А как же спать? - наивно спросил Киреев.

- Извините, но вы говорили о последнем вопросе, - мягко произнес отец Варлаам. Поклонившись Кирееву и вновь повторив: "Да хранит вас Господь", он распрощался с гостем. Оставшись один, Михаил вдруг почувствовал острую боль в желудке - видимо, сказывался тяжелый день. Ложиться уже не хотелось, и Киреев вышел на улицу. Вечер принес долгожданную прохладу. Возвращались с поля и фермы монахи, имевшие хозяйственные послушания. Молодая женщина мыла посуду, оставшуюся от ужина. Приветливо поздоровалась с Михаилом и предложила ему потрапезничать. Он отказался, но разговор с женщиной завязался. Ее звали Надеждой. Она оказалась москвичкой, работала программистом в одном из научных институтов. В монастырь приехала на время отпуска, уже третий год подряд. Ее послушание - помогать братии на кухне.

- Работы здесь для монахов много. И монастырь восстанавливать надо, и хозяйство монастырское поднимать. А мы, несколько женщин, которые к старцу приезжают, стараемся на кухне им помогать. Местные тоже помогают, но все-таки здесь к монастырю пока еще настороженно относятся. Вот мы и стараемся так время рассчитать, чтобы все время кто-то здесь был. Через неделю я уеду, меня Елена Петровна сменит. Жаль, мало времени могу в монастыре находиться. Работа, сами понимаете, семья. А вы кваску холодного не выпьете? - Все это Надежда проговорила на одном дыхании, продолжая мыть миски и тарелки.

- С удовольствием. Скажите, Надежда, а вам не жаль весь отпуск проводить вот так? - И Киреев показал глазами на гору посуды.

- Вовсе нет. У каждого свое послушание. А для молитвы время всегда остается, да и службы здесь каждый день. А самое главное, к старцу близко. Он окормляет нас. - И, взяв кружку, женщина направилась в столовую, но вернулась оттуда явно огорченной.

- Надо же, выпили все. Да и понятно: жара-то какая!

- Ничего страшного. Я в святом источнике водицы набрал.

- Ее для обратной дороги, для дома поберегите. Постойте, - вдруг вспомнила она, - у меня в погребе должен еще квас оставаться.

И, не слушая возражений Киреева, взяв ключ, Надежда направилась к погребу, который был неподалеку. Но если не везет, то не везет во всем. Замок не хотел открываться.

- Катерина! - громко позвала Надежда. - Катерина, где тебя носит? На ее зов прибежала белобрысая загорелая девчушка лет девяти. Судя по всему, дочка Надежды.

- Молись, - приказала ей мать. Приказала вроде бы строго, но было видно, что этот тон идет скорее от желания как-то приструнить Катерину, вертевшуюся как волчок. Да и любви в этих словах было больше, чем строгости.

- Мам, я с дядей Иовом к коровам пойду? Лады?

- Пойдешь, - сдерживая улыбку, сказала мать. - А сейчас помолись. Девочка замерла у дверей погребка, закрыв глаза и что-то шепча губами. Надежда еще раз вставила ключ в замок - он открылся. Заметив нескрываемое удивление Киреева, женщина, дождавшись, когда Катерина умчалась, пояснила:

- Отец Илларион говорит, что детская молитва - самая чистая и не зря ведь Господь сказал: "Будьте, как дети". Когда у кого-то что-то не ладится, все зовут мою дочь. Она, конечно, шалунья порядочная, но свято верит, что Господь любую молитву исполнит.

- Любую?

- Конечно. Надо только веру иметь, хотя бы с горчичное зерно. Вот у Катерины моей такая вера есть

- это не я, как отец Илларион сказал.

Квас оказался холодным и очень вкусным. Киреев сделал глоток, второй... От страшной боли его буквально скрючило.

- Вам плохо? - испугалась Надежда.

- Не беспо... не беспо... койтесь, - с трудом выдохнул Михаил. - Хронический гастрит... не ел весь день... бывает. - Он постарался выпрямиться. Боль стала чуть тише.

- Я же не знала... Квас-то на хрене, по старинному монастырскому рецепту.

- Ядреный квасок, однако.

- Еще бы! Жаль, нет Елены Петровны. Она врачом работает. Да здесь и без врача ясно: с гастритом разве можно весь день ничего не есть?

- Ничего, ничего. Пойду прилягу.

- Вас проводить? - И Надежда, не слушая возражений Киреева, позвала на помощь. Из двери братского корпуса показался тот самый семинарист, о котором говорил отец Варлаам. Михаил сначала хотел отвергнуть предложенную помощь, но боль была все еще сильной, да и комнату, где его поселили, он мог не найти. И еще Киреев подумал, медленно поднимаясь по высоким ступеням братского корпуса: "А ведь это хороший знак, если разобраться: будущий настоятель меня до места ночлега провожает". В том, что этот семинарист когда-то станет настоятелем СвятоНиколаевского монастыря города Древлянска, Киреев не сомневался: отцу Иллариону он уже сейчас, до разговора со старцем, верил больше, чем себе.

Глава тридцать девятая

"Работайте Господеви в веселии, внидите пред Ним в радости" - сквозь дрему услышал Киреев. Только-только успокоилась боль, и он наконец-то уснул, а его соседи, в основном послушники, поднимались на работу. Старик Пахомыч, чья кровать стояла рядом, молился перед старенькой картонной иконкой Спасителя, стоящей на подоконнике. Это его голос слышал Киреев. Удивительно, но старик, внешне похожий на крестьянина прошлого века, без молитвослова произносил наизусть слова псалма: "Уведите, яко Господь той есть Бог наш: Той сотвори нас, а не мы, мы же людие Его и овцы пажити Его". Кажется, девяносто девятый псалом, подумал изумленный Киреев. Но изумлялся он недолго: глаза слипались сами собой. Посплю еще немного, решил Михаил, и проснулся, когда солнце уже высоко поднялось над крышами Древлянска. В комнате никого не было. Михаил вскочил, как ошпаренный. И кто это сказал, что утро вечера мудренее? Вчерашнее спокойствие в душе, радость от предстоящей встречи, предстоящего разговора с отцом Илларионом сменились беспокойством и неуверенностью. Служба заканчивается, хорош же он будет, когда заявится в храм к самому концу литургии! И все-таки это была отговорка. Какая-то неясная сила гнала Киреева из монастыря. "А если старец спросит: ты хоть раз в жизни исповедовался? Что я скажу ему: нет и не собираюсь пока? А о чем мне спрашивать старца? Спрошу, как мне успокоить совесть? Сколько осталось жить? Или попросить его дать богословское определение искушению?" Михаил оделся, взял рюкзак и, стараясь остаться незамеченным, покинул братский корпус. Со стороны это напоминало бегство. Но видеть Киреева, с малодушной поспешностью покидающего монастырь, могла только рыжая дворняга, в одиночестве слонявшаяся по пустынному двору. Что за сила гнала Киреева из монастыря - этого он не мог объяснить, да и не искал Михаил в этот момент никаких объяснений. Зато чувство собственной ничтожности перед людьми, живущими здесь, перед силой их веры, чувство, появившееся совершенно внезапно, захватило Киреева целиком. Он подошел к воротам монастыря, последний раз обернулся назад... "Господи, как легко поучать других! Помнишь, как ты говорил Марфе: самый большой грех - отчаяние. И куда ты пойдешь сейчас, с унынием на сердце и отчаянием в душе? Учитель мудрости, ядрена вошь!" Киреев резким движением снял рюкзак, положил его здесь же и пошел к храму. В конце концов, неужели у него не хватит мужества и силы воли приложиться к той иконе, о которой рассказывал вчера отец Варлаам, попрощаться со старцем и братией, сказать им спасибо за приют. Но чем ближе подходил Михаил к дверям храма, тем меньше походил он на волевого человека. Все та же неведомая сила тянула его назад. Но Киреев все-таки вошел внутрь храма, пусть робко, стараясь не привлекать к себе внимания, но вошел.