Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

мальчика, переживающего смертную муку, превращающую иногда человека в нечто меньшее, нежели человек.

Слотер снова приложился к чашке и облизнул губы.

— Они ждали. Шахтеры приближались, остался один фонарь и несколько свечей. Осталась надежда. Даже когда отец испустил последний вздох, глаза у него сделались холодные и белые и жизнь покинула его как едкий туман… оставалась надежда. А потом кто-то — старый солдат с седой бородой, который был из Шеффилда — сказал: «Слушайте». Он сказал: «Слушайте, я больше их не слышу». Конечно, все стали орать, кричать, пока легкие не надсадили, но от этого шума лишь посыпалась щебенка, и стало страшно потерять последний фонарь, так что они тихо сидели и ждали в грязной этой выработке, что наполнялась запахом мертвецов. Сидели и ждали, внутри земли, и свечи догорали одна за другой, и опустели фляжки с водой, и… да. Да. Голод стал подводить желудки. Они стали слабеть, слабеть, и наконец кто-то сказал: «Кажется, они нас бросили. Бросили, — сказал он, — бросили гнить». И кто-то сошел с ума и принялся нести бессмыслицу, брызгая слюной, пока не получил камнем по голове, а кто-то другой стоял в углу на коленях и молился Иисусу, но мальчик поклялся про себя: «Я не сдохну в этой дыре. Меня не удастся бросить гнить, выбросить, как падаль для червей».

— Итак, — говорил Слотер тихо, и красные отсветы камина играли у него на лице, — мальчик услышал, как кто-то сказал, что был однажды на корабле, попавшем в мертвый штиль на долгие недели, и когда кончилась еда и люди начали умирать… сами тогда решайте, насколько вы хотите жить. Сами решайте, можете ли вы взять нож и отрезать себе пиши. А тот человек тогда посмотрел на труп отца мальчика, и поднял нож, и сказал: «На ляжках хватит мяса, чтобы поддержать нас всех. И пить из него тоже можно. Да не будет так, что он принял такие страдания зря».

— И когда нож начал свою работу, — продолжал Слотер, — мальчик сидел и смотрел. Он, понимаете, был голоден, и оттого сам наполовину сумасшедший, а самое странное, самое непонятное… когда он съел первый ломоть мяса, когда сжал его зубами и стал жевать, выдавливая сок… он решил, что такого вкусного никогда не пробовал за всю свою жизнь.

— Бог мой! — выдохнул проповедник.

— Как свинина, — говорил Слотер, глядя в пространство. — Но слаще. Так мне говорили. Я слышал — только слышал, обращаю ваше внимание, — что если завязать человеку глаза и предложить на выбор говяжью вырезку, лошадиный бочок или человеческую ягодицу, то он всегда выберет последнее, потому что она так щедро прослоена жиром. И что в человеческом мясе ощущается дух еды и питья, поглощенных этим телом в более удачные для него времена. Есть такие, слыхал я, что предоставленные сами себе становятся рабами вкуса человечины и ничего не хотят другого. И это не говоря о внутренних органах, которые, говорят, способны творить чудеса, восстанавливая полумертвых. Особенно сердце и мозг.

— А! — перебил он себя жизнерадостно. — Заканчиваю свою историю, джентльмены. Когда он наконец пробился из темноты по тесному ходу, куда мог протиснуться лишь отчаявшийся мальчишка, оставив — к несчастью, но по необходимости — под землей двух своих компаньонов, он через некоторое время пробрался в дом Сэмюэла Додсона, владельца этой шахты. Там он перерезал глотки господину Додсону, его красавице жене и трем маленьким Додсонам, выбрив их из этого мира, после чего сгорел дом, где они лежали.

Он допил сидр, поднял чашку, как награду герою своей истории, и когда Грейтхауз выбил у него чашку из рук, и Джеймс снова залаял на Слотера пистолетными выстрелами, посмотрел на своего угнетателя испуганным взглядом.

— А что такое? — спросил он искательно. — Вы не любите истории со счастливым концом?

Мэтью не доел жаркое — на дне миски остался жирный коричневый кусочек, но желудок сводило при мысли о еде, и Мэтью пальцем отодвинул миску, пытаясь понять, сумеет он сохранить уже съеденное.

— Не будешь доедать? — спросил Том, и когда Мэтью покачал головой, потянулся через стол, взял миску Мэтью и поставил на пол, как дополнительный подарок Джеймсу.

— Благодарю за вашу исповедь, — хрипло проговорил преподобный Бертон. Костяшки сплетенных пальцев у него побледнели. — Я сочувствую вашей… тяжелой судьбе.

— Но кто сказал, что это случилось со мной? Я только пересказал историю, слышанную от давнего-давнего знакомого. — Слотер нахмурился. — Пастор, неужто я похож на чудовище, готовое съесть собственного отца?

— Ты безумен, как хромой козел, — сказал ему Грейтхауз. Краска медленно сходила с его лица. Он потер лоб, будто пытаясь избавиться от кровавых сцен, которые живописал Слотер, потом обратился к Бертону: — Мы весьма благодарны вам за гостеприимство. Если нам будет позволено переночевать в сарае, завтра утром мы двинемся в путь, не теряя времени.

— В Форт-Лоренс.

— Да, сэр.

— Тогда есть одна вещь, которую вы должны знать. — Мэтью подался вперед: в голосе старого священника он услышал интонации, не сулящие ничего доброго. — Форт-Лоренс опустел за… за много лет до того, как возникло Новое Единство. В Бельведере говорят, что причиной тому было столкновение с индейцами более тридцати лет назад. В результате ряда набегов жители были истреблены или уехали, а форт разрушен. И потому я не совсем понимаю, зачем вы везете заключенного в Форт-Лоренс, где сейчас одни развалины.

Ни Мэтью, ни Грейтхауз не нашлись, что сказать, но Слотер не задержался с ответом:

— Они меня везут в Форт-Лоренс — точнее сказать, в развалины Форт-Лоренса, — чтобы завладеть деньгами и безделушками, которые я там закопал. Мы договорились, что, если я отведу их к кладу и отдам им, они меня отпустят. Но вот такое дело, сэр: я думаю, что они лгут. Я думаю, что они возьмут деньги и либо оставят меня в оковах, либо, что вероятнее, убьют. — Он замолчал, давая время преподобному понять смысл сказанного. Оба его конвоира потеряли дар речи от удивления. — Я вижу