Среди убийц и грабителей - Аркадий Кошко

– Вы захватили с собой злополучную табличку?

– Как же, вот она – извольте.

Как и следовало ожидать, на табличке адрес типографии не значился.

– Скажите, вам не известно, откуда ваш дворник откопал этого настройщика?

– Господь его ведает. Покойный говорил…

– Как, дворник разве умер?

– Да, от простуды, с полгода тому назад.

Я задумался…

– Вот что, сударыня, обещать не обещаю, но что смогу, сделаю.

Оставьте адрес и номер телефона. В случае чего – извещу.

Не подлежало сомнению, что изобретательный мошенник имел сообщника, вернее, сообщницу на Центральной телефонной станции, а потому и розыск я направил в этом направлении. Было установлено, что 1 января от 3 ч. до 9 ч. вечера за регистром, в который входил номер телефона Вороновой, дежурила барышня, некая Варвара Николаевна Шведова, и вот за ней-то я установил строжайшую слежку. Мои агенты денно и нощно не выпускали ее из виду, и каждый шаг ее заносился в дневники наблюдавших за ней. Жизнь Шведовой казалась безупречной. Телефонная станция, комнатушка в небогатой семье и редкие дешевые удовольствия в виде кинематографа. Мужских знакомств никаких, словом, обычная будничная жизнь честной и бедной барышни. Наблюдение за ней продолжалось около месяца, и я готов был уже его снять, как вдруг от старшей телефонистки моим людям стало известно, что Шведова, ссылаясь на нездоровье, неожиданно подала прошение об увольнении. Я насторожился и приказал усилить надзор и ни на минуту не упускать ее из вида. И хорошо сделал, так как Шведова быстро собралась, купила билет до Москвы и выехала туда. Двое из моих людей за ней последовали. Приехав в Москву, эта скромная и добродетельная на вид барышня прямо с Николаевского вокзала приехала в меблированные комнаты близ Трубной площади и поселилась в номере, уже занятом неким Иваном Николаевичем Солнцевым. Вскоре же московскому полицейскому фотографу удалось снять их обоих на Страстном бульваре. Фотография была мне прислана в Петербург, предъявлена Вороновой, и Солнцев оказался все тем же Михал Михалычем. Он и Шведова были арестованы, и последняя поведала в слезах, что всему виной ее сожитель, выгнанный ученик консерватории, Илья Яковлевич Шейнман (он же Михал Михалыч и Солнцев). Шведова, якобы терроризированная им, вынуждена была разыграть по телефону роль жены швейцара и банковской служащей. Шейнман заранее сообщил ей и номер телефона Вороновой, и номер серии, будто бы выигравшей 200 тысяч. Ежедневно в течение недели он репетировал с ней сцену будущего разговора с Вороновой. Фальшивую табличку ему набрал какой-то знакомый типографщик. При обыске у них было найдено 2000 руб., причем серьги Вороновой оказались уже в обладании Шведовой.

Суд приговорил обоих к году тюрьмы.

СВЕТЛОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Дежурный чиновник особых поручений однажды доложил мне:

– Сегодня агент Сокольнического района, Урусов, мне рассказал о довольно подозрительном случае. В одной из чайных его участка вот уже два дня как происходит странный торг между каким-то мастеровым и неизвестным чиновником, судя по форменной тужурке, выглядывающей из-под его статского пальто. Мастеровой продает какую-то бумажку и просит за нее пятьдесят рублей, а чиновник дает двадцать пять. Завтра они сговорились быть опять в чайной для дальнейших переговоров. Как прикажете быть?

– Да, случай довольно подозрительный! Вы арестуйте их завтра обоих и самым вежливым образом препроводите сюда, я их лично допрошу.

– Слушаю, г. начальник.

На следующий день я допрашивал мастерового. Это был малый лет тридцати пяти с открытым приятным лицом, с голубовато-серыми глазами. Одет он был бедно, но чисто. Ногти и пальцы его мозолистых рук были вымазаны позолотой и краской. От него сильно пахло лаком.

– Кто ты такой и чем занимаешься?

– Я Александр Иванов Богданов, по ремеслу мы будем киот чики.

– Судился?

– Нет, этого не бывало, Господь миловал.

– А какую это бумажку ты продавал чиновнику в чайной?

– Ах, вот вы насчет чего?! Да, действительно продавал.

– Она при тебе?

– А где же ей быть? При мне – вот извольте получить, – и, вынув аккуратно сложенный лист, он протянул мне его.

Я развернул сильно пожелтевший документ. Он оказался сохранной распиской Московской судной казны от 1811 года. Расписка была на несколько тысяч рублей и значилась на предъявителя.

Я с любопытством рассматривал старинные александровские орлы, на ней напечатанные, внимательно вглядывался в подписи с невероятными выкрутасами, принадлежавшие давно умершим людям.

– Откуда у тебя эта бумага?

– Да попала она ко мне, г. начальник, можно сказать, совсем зря.

– Ну, а все же расскажи – как?

– Дело было так: заказал мне Иван Парамонович Пронин – это наш именитый купец в Сокольниках, поди, знаете его, большой киот для иконы Казанской Божьей Матери. «За ценою я не постою, – говорит, – а чтобы киот вышел отменный, из сухого дерева, ну, словом, – первый сорт». Я обещался и принялся за работу. Сухого, выдержанного дерева под рукой у меня не оказалось, и вот отправился я на Сухаревку, где часто и прежде подыскивал материал. Походил, поискал да и купил в лавчонке старую, поломанную божницу. Принес ее домой. Вынув из нее досочки, сколько было нужно для киота, я остальное поставил в угол. Понадобилось как-то супруге моей прикрыть котел с бельем, она возьми из угла одну из дощечек, оставшихся от божницы. А тут сынишка мой, вертевшийся на кухне, вдруг мне и говорит:

«Тятя, смотри, из дощечки какая-то бумажка торчит».

Я подошел, поглядел – действительно, от горячего пара на досочке отстала фанера, а под ней бумага. Вытащил я эту бумагу, развернул, поглядел, да только – что я в ней понимаю? Вижу, старинная, а что в ней прописано – в толк не возьму. Пошел это я после обеда к соседу посоветоваться, а он и говорит: «Документ старинный! Быть может, и найдешь любителя да за рубль целковый продашь. Ты вот что: сходи-ка, вон наискосок живет какой-то чиновник, говорят, служит по денежному делу, предложи, может, он и купит». Пошел я к чиновнику, показал бумагу.

Он поглядел-поглядел да и сказал: «Что же? Бумага старинная, старину я люблю, рубля три я за нее дам, да, пожалуй, дам и пятерку. Хотите?» Эге, подумал я, коли так быстро пятерку дает – значит, вещь денег стоит. «Нет, – говорю, – разве можно за такой документ пять рублей взять? Вы давайте настоящую цену». А он мне: «Мы вот что сделаем. Я завтра у одного любителя старины порасспрошу. Если он скажет, что стоит, то я прибавлю. Приходите завтрашний день в чайную „Якорь“, и мы сторгуемся». – «Ладно, – говорю, – приду!»

Пошел я от чиновника опять к соседу, рассказал, как было дело, а сосед мне говорит: «Ну, если так, так меньше как за полсотни не отдавай». Пошел на следующий день в «Якорь», прошу полсотни, а чиновник все торгуется; однако догнал он цену до 25 рублей. Я не уступаю. Наконец, он говорит: «У меня при себе пятидесяти рублей нет, приходите завтра, я еще кой с кем посоветуюсь, может, и сговоримся». Когда же мы сегодня явились в «Якорь», то нас господин Урусов арестовали и привезли сюда.