Дочь вне миров (ЛП) - Бродбент Карисса

Я позволила своим глазам закрыться, и я была там вместе с ним.

— Но что меня действительно поразило, так это когда я смотрел на одну огромную картину. Настоящий труд любви. И дата, написанная на ней…. - он прочистил горло, издав придушенный звук. — Это было в тот же день, что и Сарлазай. Пока я был в горах, занимаясь… ну, этим… Где-то, за много миль отсюда, этот человек просто сидел в своем саду и рисовал свою простую жену с благоговением, подобающим гребаной богине. И это просто… поразило меня. Так сильно, что я разрыдался, как четырнадцатилетняя девочка, у которой разбито сердце. Потому что я забыл.

— Забыл? — прошептала я.

— Я забыл, что люди могут быть такими. Я забыл, что кто-то, где-то, рисовал ужасные картины своей жены в саду. Я был так далеко, что даже не помнил, что такое обыденное удовлетворение вообще существует, тем более в те же моменты, что и такие ужасные вещи.

Мое сердце сжалось. Я кивнула.

— У меня не было жены, которую я мог бы попросить поваляться на скамейках для меня, и я ни черта не умею рисовать. Но после того, как я выплакал себя до изнеможения и протрезвел, я подумал… — его плечи приподнялись в крошечном пожатии, когда его взгляд вернулся ко мне. — Я подумал: «Ну. Я могу разбить сад».

Посадил каждый цветок. Это было навязчиво, сказал мне однажды Саммерин. Понимание щелкнуло на месте. Я закрыла глаза, пальцы нащупали ожерелье на моем горле, большой палец надавил на третью стратаграмму сзади. Та, что приведет меня туда.

— Это был очень красивый сад.

— Лучший чертов сад в Ара.

Боже, я и не подозревала, как сильно буду скучать по нему.

Наступило долгое молчание. А потом голос Макса стал более торжественным, более нерешительным, когда он сказал:

— Ты подарила мне то же самое чувство, Тисаана.

Мое дыхание замерло.

— Не сразу, — продолжил он. — Хотя, признаюсь, было довольно очаровательно с самого начала. Но пару недель спустя, когда ты рассказала мне, зачем ты приехала в Ара и что планируешь делать… я просто забыл, что люди могут быть такими. Что есть люди, которые просто хотят сделать что-то хорошее для мира.

Мои глаза горели. Я хотела этого — отчаянно хотела, хотя сейчас эта цель казалась мне такой недостижимой. Моя мать и Серел жертвовали ради меня, потому что верили в то, что я могу стать чем-то большим. Но когда отголоски рыданий этой женщины доносились до моих ушей, я не чувствовала ничего, кроме стыда.

Я посмотрела на Макса, на его торжественный взгляд, и было что-то в том, как он смотрел на меня, что пронзило все это — все эти сомнения, всю эту неуверенность.

— Но ты гораздо больше, чем это, Тисана, — мягко сказал он. — Я думаю, ты забываешь об этом. Ты старалась так же, как и я, видела все, что стоило увидеть, рассказывала мне свои, откровенно говоря, ужасные шутки, и… ты стала моим другом. Твои цели заставили меня уважать тебя, да. Но все остальное заставило меня…

Он закрыл рот, прочистил горло, посмотрел в сторону. Потом обратно.

— Я сказал тебе, что вместе мы найдем способ сделать это, и я это имел в виду. Но я буду с тобой до конца. С тобой, Тисана. Если ты захочешь бежать, клянусь, мы найдем выход. И если все это сгорит в огне, я буду гореть рядом с тобой, и это все равно будет лучшее, что я…

Я не понимала, что плачу, пока не попробовала соль.

— Прекрати.

Внезапно все приобрело смысл.

Чего ты хочешь? спросила я Макса, так много месяцев назад. И я так и не смогла ответить на этот вопрос, не до конца. Но теперь я понимала. Я поняла, почему он так верил в меня. Потому что больше всего на свете Макс хотел верить, что один человек способен что-то изменить. Потому что…

Если ты можешь это сделать, то и я смогу.

Я задохнулась:

— Ты сможешь, даже если я не смогу.

Между его бровями образовалась морщинка.

— Легко умереть за кого-то, — сказала я, — но гораздо ценнее жить. Я не даю тебе разрешения потерпеть неудачу, если я потерплю неудачу. Ты меня понял? — когда он не ответил, я повторила: — Ты понимаешь?

— Да, — прошептал он.

— Я тебе не верю. — я положила ладони по обе стороны его щек, прижавшись лбом к его лбу. От него по-прежнему пахло пеплом и сиренью, словно он вез остатки своего сада через все море. — Ты лучший из людей, Максантариус Фарлионе, как бы ты ни пытался убедить мир в обратном. Обещай мне, что ты будешь продолжать сражаться в своих битвах, даже если я проиграю свои.

— Ты не будешь…

— Обещай.

Его пальцы нашли мое лицо, прочертили теплую дорожку по щеке. А затем, словно нить оборвалась, он притянул меня в неожиданные, яростные объятия. Я погрузилась в него так плавно, мои руки скользнули по его плечам, мои колени подстроились так, что я свернулась вокруг него.

— Я обещаю, — пробормотал он в мои волосы.

Я надеялась, что он не ожидает, что я отпущу его, потому что я бы не отпустила. Я хотела утонуть здесь, в его груди, сердцебиении и дыхании рядом с моим. Отчаянно необходимое напоминание: Мы все еще живы, и мы все еще вместе.

Я слегка повернула голову, чтобы мое лицо было прижато к гладкой коже его шеи, чтобы я могла вдыхать его и удерживать его запах в своих легких.

Я прижалась губами к его горлу.

Его пальцы сжались у меня за спиной, и это прикосновение пронзило мой позвоночник, сердцебиение поднялось к поверхности кожи. И в этот момент в моем сердце, в моей душе, в моей крови укрепилась истина — часть меня, которая не хотела ничего другого, кроме как воспользоваться этим шансом.

Потому что я хотела его.

Я хотела его во многих смыслах. Как друг, как родственная душа, как яростный товарищ по команде. Как кожа, губы и зубы. Как задыхающийся стон в темноте или ленивое объятие на рассвете. Я хотела этого. Я хотела всего этого.

Я снова провела ртом по его коже, наслаждаясь ощущением тихого стона, вырвавшегося сквозь его дыхание. Я проследовала выше, к углу его челюстной кости, провела губами по ее углу, по рельефной текстуре маленького шрама.

Безмолвный вопрос.

Он вздрогнул.

Вздрогнул и отпрянул от меня, достаточно далеко, чтобы его жуткие, яркие глаза впились в мои собственные…

Когда он проговорил:

— Это не то, чего я хочу.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Макс.

Это не то, чего я хочу.

Все зависело от определения слова «это» — были ли эти слова непоколебимой правдой или самой большой гребаной ложью, которую я когда-либо говорил кому-либо еще или самому себе.

Тем не менее, предложение выскочило из меня прежде, чем я смог его остановить. И боль, промелькнувшая на лице Тисаны, выпотрошила меня.

— Ох.

Ее рот опустился. У нее был идеальный рот, с верхней губой, чуть полнее нижней, и уголками, которые всегда, всегда немного загибались к самым краям. Даже сейчас.

Это было усилие, чтобы не смотреть на него. Так было всегда.

Правильно. Все зависело от определения «это».

Если «это» было ощущение ее губ на моей шее, или тот маленький звук, о котором, как я подозревал, она даже не подозревала, или то, как она чувствовала себя в моих объятиях…