Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

Бедная княгиня Ламбаль! Ее убили за то, что она отказалась повторить проклятия королеве с чужих слов.

— Поклянись, что ты любишь свободу и равенство, поклянись, что ты будешь ненавидеть короля, королеву и все королевское правление! — говорили ей.

— В первом я поклянусь, — последовал ответ Ламбаль, — но в последнем не могу поклясться, потому что этого нет в моем сердце.

Преступление Ламбаль заключалось в том, что в ее сердце не было места ненависти! И эту вину разделяли с ней столько других, погибших в кровавый день третьего сентября, когда бешеные ватаги марсельцев отворяли тюрьмы и тащили узников на суд или расправлялись с ними без всякого суда, предавая их лютой казни.

Дни проходили, и их надо было влачить как-нибудь. Мария-Антуанетта не теряла бодрости, сохраняя наружное спокойствие. И этот новый удар судьбы следовало перенести; сердце королевы все еще билось горячим чувством, не было сломлено вконец. Она еще любила и продолжала надеяться. Сознание долга по отношению к мужу и детям не позволяло ей отчаиваться, — ведь лучшие дни все-таки могли наступить! Самое главное было не терять бодрости, протянуть до того момента, когда забрезжит рассвет.

Но действительно требовалась большая твердость воли для того, чтобы выносить повседневную пытку этой жизни. Бесконечные насмешки и поругания, беспрерывный надзор глумящихся, ругающихся мужчин, ежеминутное шпионство хитрой Тизон, этой служанки, навязанной королеве и с лукавством кошки следившей за каждым ее движением!

Самым худшим из этих неумолимых стражей был сапожник Симон.

Власти поручили ему наблюдать за рабочими и каменщиками, которые чинили развалившееся старинное здание Тампля, и он перебрался сюда и расположился здесь по-домашнему, чтобы ему было удобнее исполнять свою обязанность. Симон находил утонченное наслаждение в том, чтобы подсматривать за униженной королевской семьей, следить за тем, как с каждым днем возрастали ее унижения, слышать ругательства, которыми осыпали узников на каждом шагу. Встречаясь с ними, он не упускал случая оскорбить их, бросить им в лицо обидное слово и с громким хохотом хвалил тех, которые подражали ему.

Некоторые из чиновников, которым был поручен надзор за тампльскими узниками, говорили о короле, королеве и их детях не иначе, как с яростной бранью.

Когда королевская семья спускалась на прогулку в сад, Сантерр предшествовал ей с отрядом стражи. Караульные, мимо которых он проходил, отдавали пивовару честь, а когда с ними равнялся король, они опускали ружье к ноге и делали вид, что не замечают его. У садовой калитки стоял привратник Рошэ, которому доставляло удовольствие нарочно мешкать при этом; он долго возился с замком, пуская из своей длинной трубки клубы дыма в лицо членам королевской семьи. Национальные гвардейцы, стоявшие поблизости, злорадно хохотали, отпуская различные гнусности по адресу юных принцесс. Во время прогулки царственных узников канониры собирались в аллеях и плясали под звуки революционных песен, распеваемых некоторыми из них. Порою к ним присоединялись садовники, работавшие в саду, и, пускаясь в пляс, окружали неистовым хороводом гуляющих пленников. На обратном пути после такой печальной прогулки королевская семья подвергалась новым оскорблениям со стороны караульных и привратника. Как будто не довольствуясь всем этим, мучители писали еще исполинскими буквами на стенах коридора, по которому должны были проходить пленники, различные угрозы, вроде следующих: «Госпожа Veto скоро запляшет!», «Долой австрийскую волчицу!», «Смерть ее детенышам!». Таким образом даже короткие прогулки узников превращались в пытку.

Сначала королева находила, что не может выносить это, и пленники перестали показываться в саду. Но бледные щеки ее дочери, тоскливые взоры, которые устремлял дофин из запертых окон в сад, заставили мать делать то, что казалось слишком тяжелым королеве. Она решилась безропотно нести свое тяжкое испытание, она подчинилась, и королевская чета ежедневно водила детей на прогулку, терпя ради них всевозможные издевательства.

Однажды — то было двадцать первого сентября — королевская семья сидела у себя в гостиной по возвращении из сада. Король читал книгу; королева сидела возле него с рукоделием, тогда как дофин с сестрою и теткой, принцессой Елизаветой, расположились в соседней комнате; принцессы занимали ребенка, загадывая ему загадки. В отворенной прихожей сидели два муниципальных чиновника, с жестоким злорадством уставившись на узников. Вдруг под самыми окнами загремели трубы, затрещали барабаны, а затем наступила глубокая тишина, среди которой раздался громкий голос, читавший следующую прокламацию:

— «Королевская власть во Франции упразднена. Отныне все официальные предписания будут помечены первым годом республики. Государственная печать будет окружена надписью: „Республика Франция”. На национальной печати будет изображена женщина, сидящая на связке оружия с копьем в руке, на котором надет фригийский колпак — эмблема свободы».

Во время этого чтения муниципальные чиновники не спускали глаз с только что развенчанной королевской четы. Они жадно доискивались в чертах низложенного короля и его супруги, какое впечатление произвела на них прокламация. Однако эти гордые, спокойные лица оставались непроницаемыми. Людовик ни на минуту не поднял взора от книги, которую читал, пока глашатай с ужасающей внятностью выкрикивал под окном каждое слово, а королева невозмутимо продолжала вышивать, ни на миг не прервав мерного движения поднимавшейся и опускавшейся иглы.

Снова грянули трубы, загрохотали барабаны. Похороны королевского дома совершились, и с того часа король стал называться просто Людовиком Капетом, а королева — Марией-Антуанеттой. Под кровлей Тампля уже не было ни дофина, ни принцесс королевской крови, а была только «семья Капет».

Республика сбросила королевские короны с голов Людовика XVI и Марии-Антуанетты, и когда несколько дней спустя, королеве прислали наконец из Тюильри белье, которого она напрасно домогалась долгое время, то республика приказала ей спороть короны, украшавшие вензеля на метках.

В половине октября республика послала в Тампль своих комиссаров и тюремщиков, чтобы разлучить короля с семьею. Несмотря на мольбы и плач королевы и детей, он был отведен в другое отделение замка, в большую башню, которая должна была отныне служить ему жилищем. С целью причинить королеве новое горе дофина поместили вместе с отцом, с которым он должен был делить его заточение.