Братья и сестры в реестре - Юрий Вячеславович Скрипченко

на каменном козырьке в окружении замшелых скал, добрых морщинистых старух, над безукоризненно чистым озером. Надувной матрас покачивался на кристальной воде. На нём они и лежали.

– Знаешь, как я стала гипом? Для этого меня убили.

Олег вздрогнул.

– Меня убили, – повторила в объятиях тёплая женщина с идеальной кожей. – Меня убили.

Олега загипнотизировали белые круглые слова, похожие на гладкие камни в их очаге.

– Две недели подряд жутко болела голова. Каждый день я заканчивала веселым миксом из белой маленькой таблеточки, снотворного, и красной, обезболивающего. Не знаю, откуда взялась мигрень. Вроде всё в жизни складывалось. Здоровье в норме. Карьерных проблем нет. А личной жизни у меня, считай, и так никогда не было. Да что врать-то – личной жизни у меня не было до тебя.

Солнце сквозь закрытые глаза пробивалось красным маревом и яркими пляшущими точками.

– В тот вечер голова просто раскалывалась. Я приняла две таблеточки: белую и красную… И начала умирать. Меня отравили, и чёрт бы подрал, если знаю, кто. Но это явно не было случайностью. Подозреваю, что мы, гипы, такие прекрасные и одинокие, появляемся не сами по себе. Думаю, нас инициируют. Как меня, когда меня убили. Или как тебя.

Елена пристально посмотрела на Олега, и тот вздрогнул, почему-то вспомнив Алину и элеватор.

– Встала простенькая проблема… Пока тело не умерло в своем времени от яда, мне нужно было инициироваться в чужом времени. Ты скажешь, пустяк… Это если тебе не пять лет и ты не осознался в стране, где не знают твоего языка.

Олег погладил Елену между некрупных грудей. Откуда у неё такая идеальная кожа?

Обычно этот жест женщину успокаивал. Или возбуждал. Как повезёт. Сейчас она не отреагировала никак.

– Я осозналась практически в твоем времени. В Аргентине. Не самый удачный выбор с точки зрения выживания… Там сходят с гор потрясающие ледяные торосы. Ночные мегаполисы отражаются в море так, будто под берегом включили газовую горелку. Острые шпили соборов оранжево пронзают небо.

– Проблема в том, что я осозналась на криминальной улочке. Представляешь, мне пять лет, я голая, потому что взрослое платье практически сразу упорхнуло. Мне хочется писать, у меня прямо там жжёт. Вокруг одноэтажные дома, изрисованные граффити, с закрытыми коричневыми ставнями. Сверху с плоской крыши свисает то ли плющ, то ли какие-то вьющиеся цветы. Узкая дорожка с грязными тротуарами. И вот я, пятилетка, сижу и писаю на обочине, потому что сил терпеть не осталось, а напротив, в тени дома, журчит какой-то мужик, выписывая на растрескавшейся стене затейливый вензель. А потом, закончив, поворачивается ко мне, и я, клянусь, еще раз обоссалась бы, если б было чем.

Лысый усатый мужик в «адидасе» цветов национального флага. И сам он под него загримирован, кроме носа, тот жёлтый. Веки тоже не покрыты гримом. Его глаза близко посажены, а шея, тоже не загримированная, вся в складках.

Что там у них происходило – чемпионат по футболу или кровавая национальная оргия, я не знаю, но я вскочила и побежала. И знаешь что – он двумя прыжками догнал меня, взял на руки и что-то по-португальски, наверное, зарокотал.

А у меня две капли мочи на внутренней, самой мягкой и беззащитной поверхности ножки. Вдруг он учуял? Это же приманка для насильника!

Я думала, он продаст меня на органы. Или изнасилует до смерти. Но этот ужасающий человек отнёс меня в полицию.

Сдал найденыша по единственному безопасному адресу.

Так не бывает, Олег. Так не бывает…

Он обнял её вспотевшие волосы и принялся слизывать капельки. Принял в себя конденсат воспоминаний.

– И они там все засуетились. Кричали, куда-то звонили. Меня заперли в достаточно комфортном помещении. Беда в том, что я чувствовала: из меня реальной, той, что осталась в своём времени, ускользают последние крупицы жизни.

– Они меня не понимали. Думали, обычная потеряшка-иностранка, но я умирала, Олег. И никто, кроме меня этого не знал.

– Меня одели не по росту, в жёлтый сарафанчик с карманом на пузе. Пришел психолог. Она долго пыталась до меня достучаться, а потом вызвала коллегу, которая говорила, боже, как чудовищно – но по-русски.

– Я выпила предложенный бокал холодной и не очень чистой воды, чувствуя, что мне в реальном времени приходит конец.

– Я сказала, мне плохо, мне нужно поспать, дайте снотворное, но тупая психологиня спросила, как меня зовут.

– Я взревела, поразительно на что способны пятилетние связки, я взревела: мне плохо, дайте снотворное. Женщина заколыхалась от смеха: расскажи о себе, кроха, нам нужно получше узнать друг друга.

– Последние минуты утекали в пустоту. Я решилась. Я медленно слезла с деревянного стула и пошла на психологиню. Она всплеснула руками и что-то залопотала, дескать, дитя, мы с удовольствием заберём тебя из семьи, которая тебя бросила, отдадим усыновителям. Добрым и чутким.

– И я шла на неё, на серый твид, на толстые пальцы в перстнях, на показное добродушие, на толстое лицо в очках без оправы.

Без оправы. Сука, она носила очки без оправы. Лицемерная мразь.

Я дошла до стола, незаметно взяла канцелярский нож, как сейчас помню, синий. Спрятала в карман сарафана.

Потом спокойно направилась к выходу.

Тётка заволновалась, метнулась за мной и ухватила за плечо.

Нож застрекотал в кармане, пока я его раздвигала, но резкий звук утонул в умиротворяющем лопотании.

В икру, обтянутую чулками от варикоза, нож вошёл как в масло. Толстая баба согнулась, схватилась за рану. Заколыхалось сало, но она не заорала, только разинула рот. Оттуда воняло.

Зато на высоте моего роста оказались уязвимые места. Пуговицы на пиджаке с треском отлетели. Полы распахнулись, словно приглашали в гости.

И нож пришёл. Сначала в блузку и живот, потом, когда туша упала на колени, в горло.

Пять или семь раз.

Она всё разевала рот, но не издала ни звука.

Помню, как она смотрела на меня стекленеющими глазами, а горло ещё пульсировало, словно жило собственной жизнью.

Когда баба начала заваливаться на меня, пришлось упереться плечом и толкнуть изо всех сил.

И эта тварь шмякнулась на спину со шлепком, который издаёт ком теста.

Это был первый и последний звук, и его издало уже мёртвое тело.

Но для верности я ещё несколько разпырнула её в горло.

Так что никто снаружи кабинета даже не встревожился.

А я знала, что делать. Я схватила стул, на котором до этого сидела, передвинула к стенному шкафчику с красным крестом на прозрачной дверце, что висел у входной двери, вскочила на него, чёрт, закрыто. Пришлось вернуться к заколотой тётке. Я начала