Лоскутное одеяло - Василий Катанян

В музее Ватикана пятнадцать лет расчищали фреску Микеланджело "Страшный суд", я ее видел в 60-м году, но теперь это совершенно новое, живое и яркое произведение, которое поражает. Очищенный от патины, Иисус Христос обликом стал похож на Натана Федоровского.

Ноябрь. Элик не пришел в себя, но в романе с одной дамой. Он говорит, что не в силах жить один, он не умеет этого, он погибает от тоски и одиночества, что всю жизнь с ним рядом была женщина - сначала одна, потом другая - и жить одному ему невыносимо. Так это и есть. Мы еще не видели эту женщину. Но он переменился, и мы рады за него. Он пока не афиширует этого, чтобы не травмировать окружающих мещан и ханжей. Со временем же все встанет на свои места, это дело естественное - "природа не любит пустот", как сказал поэт. И мертвым нельзя изменить...

Познакомились с новой пассией Элика - Эммой. Произвела на нас хорошее впечатление и понравилась. Он очень влюблен - жизнь подарила ему еще одну радость взамен огромного горя.

Декабрь. У меня вышла книга "Страсти по Параджанову", изданная в виде альбома с сотней цветных иллюстраций и сотней черно-белых фотографий. Отпечатанная в Любляне, она производит сногсшибательное впечатление. Стоит 50 долларов, по нашим ценам - дорого, но на презентации все, что было, расхватали моментально.

Галочка Федоровская написала мне, что нашла дома конверт с надписью "Галке", где лежал клочок от ленты, на которой Натан повесился. Я думал о том клочке ленты. И понял - существует народное поверье, что веревка повешенного приносит счастье. Недаром все стараются раздобыть хоть клочок, кусочек. И Натан как бы сказал ей этим - "счастливо оставаться. Удачи в оставшейся тебе жизни". Может быть, это было сделано интуитивно и он не знал о поверье, но наверняка нечто высшее, необъяснимое водило его рукою в данном случае... А может быть, и знал!

1995

Новый год встречали у нас с Генсами, приезжал из Таллина Лева, гостил несколько дней. В саму новогоднюю ночь - ужасная бомбежка Грозного. Разрушенные дома, убитые, бездомные - стоит старик на фоне развалин и говорит: вот итог моей жизни - семья погибла под обломками, я бездомный, мне семьдесят восемь лет. У меня просто сердце схватило. А по ТВ разнузданные передачи, позорище.

14 января. Если раньше писали в стол, то нынче я чего-то пишу в компьютер, иногда что-то предлагают напечатать, но по мелочам, и денег это никаких не приносит. Время от времени продаем через аукцион старые книги, которые мы не читали и, главное, никогда не будем читать, но хватает этого ненадолго. Наши две пенсии уходят только на: квартиру, свет, дачу, гараж, работницу. Все остальное нужно брать из воздуха. Но жаловаться - грех, берем.

Элик чувствует себя неважно, обмен веществ, другие недомогания... Много ездит с выступлениями. Если бы не Эмма, он загнулся бы. Нам она нравится (но главное, что она нравится ему). Она с легким характером, контактная, образованная - пытается отучить Элика от его любимых блатных песен и водит в консерваторию, ибо она хорошо знает классику. Когда я на другой день спрашиваю Рязанова, как вчера был фа-диез, он меня ставит на место - "это был до-диез, балда!" Возможно. Позавчера мы были у них на даче, сегодня они приезжали к нам - были Мариолина, Алла Демидова, еще люди - мы с ног сбились, но были всем рады.

Читая газеты и глядя ТВ - ужасаемся. Кто-то правильно заметил, что "следует опасаться умных людей, лишенных здравого смысла". Мы же окружены ими.

8 февраля. Непонятно, как идут дела с "Перепиской сестер" у Галлимара*? Насколько я помню, она должна была выйти в конце 1993 года, но - ее нет. Когда же? И вообще, реально ли? Сколько переведено? Меня это все волнует, ибо согласно договору, заключенному мною с Галлимаром-младшим, без моей подписи корректура недействительна и я обязан просмотреть комментарий (с этической точки зрения), касающийся лиц в России, которые живы, - дабы избежать неприятностей с их стороны. Когда же это может состояться? Все риторические вопросы.

Занимается этим делом Леон Робель, талантливый переводчик, профессор, наш давний знакомый. Но ответственности у него ни на грош, он из тех, что тянут, не отвечают, скрываются и подводят. Письма Эльзы полны сетований по поводу его необязательности, и теперь он достался в наследство нам. Не отвечает на письма, а когда мы звоним, говорит неопределенности.

21 февраля. Были друзья на обеде, какое счастье, что с Эликом Эмма.

16 марта. Из кино - хороший фильм "Пьеса для пассажира" Абдрашитова, а по ТВ было много страшного. Очень интересны "Известия" и "Вечерний клуб", где я, как известно, кум королю.

Инна месяц сидела "на игле" - шила потрясающую покрышку из лохмотьев бархата, и, пока она шила, я здорово насобачился готовить, дабы не умереть с голоду.

Вышло пять(!) томов антологии анекдота, толстенных. Я пролистал два тома, не улыбнувшись. А вот анекдот не оттуда, а из суровой жизни: "В проходной Большого театра сидит дежурная, из бывших балетных, вся в кудельках, вяжет. Подходит молодой человек:

- Можно Олю из кордебалета?

- Оля сегодня не занята.

- А Катя из кордебалета?

- Она уже ушла.

- А Веру из балета можно позвать?

- Вера тоже уже ушла.

- Гм... Что же делать?

Она смотрит на него поверх очков:

- Трахайте хор!"

27 мая. Странная судьба - Эльза и я. При жизни почти не общались, не разговаривали на серьезные темы. Так, 2-3 слова в письмах к Л.Ю. Когда меня не выпускали во Францию, Л.Ю. попросила ее пригласить меня, это решило бы дело. Но она отказала - занята, устала. Знала бы Эльза, что после ее смерти лишь я один в России не даю о ней забыть, буду писать про нее, публиковать и здесь, и даже в Израиле, консультировать, перепечатывать и комментировать ее письма... Если бы ей это сказали, она бы очень удивилась... А во-вторых, и в-третьих... Во всяком случае, ее личность вызывает у меня глубокое уважение.

19 июня. Несколько слов относительно воспоминаний. Ох уж эти воспоминания соратников, неутомимо поддерживающие огонь в костре неуемного тщеславия! И хотя уже ушли из жизни некоторые из тех, кто зажег спичку под кучкой мусора из сплетен, угли продолжают тлеть и на их тусклый огонек собираются любители желтых сенсаций - раздуть, не дать угаснуть костру! Ведь так приятно сплетничать про знаменитостей! И хорошо платят, и печатают безо всякого ненужного редактирования.

Открываю я толстый глянцевый журнал "СТАС", вполне бульварный по своей сути, весь какой-то тусовочный, и читаю статью, как говорят, порядочного киноведа Марка Кушнировича. Судите сами: он пишет, что рассказывал ему (пойди - проверь, ведь ныне покойный) Григорий Александров: ""За все время, что мы были с Эйзенштейном вместе - а мы были ближайшими друзьями более десяти лет я ни разу не видел его х..." Я невольно переспросил: "То есть как? Вы же бывали вместе в бане? Купались в море? И вообще..." Он повторил: "Были. Купались. Устраивали пикники, где часто раздевались догола, но я ни разу за все это время не видел его х...". Заметив мою растерянность и недоумение, он слегка улыбнулся и добавил: "Нет-нет, "он" был, конечно, но я его не видел". (...) Верю Александрову (хотя трудно найти более сомнительный источник информации), сам не могу доказательно объяснить почему, но верю".

Этот "порядочный" киновед не стесняется влезть в интимную область уважаемого режиссера с трагической судьбой и привести свой разговор - был ли он? - с человеком, которого все знающие его кинематографисты называли не иначе как Хлестаковым. Клевещите, клевещите - что-нибудь да останется. Принцип очень старый. Возмущенный брехней, в обиде за Эйзенштейна, я сел писать письмо в редакцию. Компьютер под моими руками излучал гнев и сарказм. И в это время позвонил телефон:

- Василий Васильевич? С вами говорят из журнала "Стас".

Я просто задохнулся. "Ну, - думаю, - сейчас я вам покажу!"

- Мы готовим материал о Рязанове и хотим заказать вам статью о нем.

- Вы? Мне! Статью?!

Молодой мужской голос несколько растерянно продолжает:

- Да-а-а. А что?

- Видите ли. Я, в отличие от Александрова, дружу с Рязановым не десять лет, как он с Эйзенштейном, а все пятьдесят четыре года. И за все это время я ни разу не видел его х.., так что боюсь, моя статья вас не устроит. Ведь ваш журнал интересуется, главным образом, был или не был х... у того или иного режиссера, и я не смогу соответствовать уровню "Стаса".

На конце провода послышался стук. Трубка, верно, упала. Потом:

- Я звоню господину Катаняну?

- Да-да, вы не ошиблись.

И я произношу длинную тираду о безнравственности журнала, его желтизне и невежественных редакторах.

- Что же мне сказать главному? - тихо спрашивает молодой человек.

- Скажите, что в воскресенье я увижу Рязанова и если он мне покажет свой х.., как выражается ваш журнал, то я статью сделаю, если же нет - извините.

- Когда же вам позвонить? - это убитым голосом.

- В понедельник!!!

Вскоре выяснилось, что звонил только что поступивший в редакцию молодой сотрудник, который не видел журнала про Эйзенштейна и был ни сном ни духом. Мне об этом рассказал человек, которому хотели заказать статью о Рязанове, но он рекомендовал меня и дал мой телефон. Молодой человек был в шоке и говорил, что, судя по всему, попал к сумасшедшему эротоману, который его и разыграл.