И корабль тонет… - Владимир Гурвич

— В том-то и дело. Ты мне очень нравишься, но не так, как нравятся девушки юношам.

Вот это сюрприз, охнула внутри Марина. Такого поворота событий она совершенно не ожидала. Все, что угодно, только не это. И что она должна делать, что говорить?

— Я понимаю, — не уверенно произнесла она. — Такое случается. И не так-то уж и редко. У меня были такие знакомые. Ребята, как ребята.

— Мне так обидно, что я тебя не хочу. Ты такая красивая и хорошая.

— Ничего страшного, люди с такой ориентацией нормально живут. Так что не беспокойся. А твой отец знает?

— Я скрывал это от него, он терпеть не может такие вещи. Они его выводят из себя

— Но однажды придется ему открыться.

— Нет, я хочу, чтобы это осталось моей тайной от него.

— Но ее будет трудно сохранить, рано или поздно у тебя появится возлюбленная, то есть, я хотела сказать возлюбленный.

Филипп опустил голову.

— Если он узнает, то лишит меня наследства.

— Ты уверен?

Филипп кивнул головой.

— Однажды мы говорили на эту тему. Разумеется, не обо мне. Но он тогда именно так и сказал, что ни за что бы не сделал своим наследником гомосексуалиста.

— Но ты уверен, что если речь пойдет о тебе, он так и поступит?

— Уверен. Ты не знаешь его. Он очень упрямый.

— Тебе видней. И все же что же ты намерен делать?

Филипп не отвечал долго, он смотрел куда-то мимо нее. Марина почувствовала беспокойство: что он задумал?

— Я решил жениться. Завтра мне исполняется восемнадцать. Имею полное право.

— Но если тебя не интересуют женщины…

— Я решил жениться на тебе.

— На мне?! Ту с ума сошел.

— Вовсе нет. Я все обдумал.

— Что же ты обдумал?

— Я женюсь на тебе, и все будут думать, что у нас нормальный брак и я нормальный мужчина. Ты же будешь свободной, можешь делать, что захочешь, встречаться с кем пожелаешь. Я обещаю, что тебе будет со мной хорошо.

— А ты не подумал, что я гораздо старше тебя.

— Всего на восемь лет.

— Это много.

— Совсем нет, я знаю браки, когда жена старше мужа гораздо значительней.

— Все равно то, что ты предлагаешь, это глупо.

— У тебя будут деньги, много денег.

Марина смотрела на Филиппа: а если, в самом деле, согласиться. Если будут деньги, будет и все остальное…

— Если захочешь, сможешь сниматься в кино. Я не против, — продолжил агитацию Филипп.

— Твой отец не согласиться, чтобы ты женился бы на мне.

— Согласится.

— Откуда такая уверенность?

— Не важно. На следующий день после того, как мне исполнится восемнадцать, я сообщу ему об этом. А его реакция для меня не важна. Главное, чтобы ты согласилась.

Если она согласится, его отец сотрет ее в порошок. Ну и пусть стирает, другого такого шанса в жизни все равно не будет, пронеслась метеором в голове Марианн мысль.

— Согласна.

Филипп вдруг сорвался с места и заключил Марину в объятия.

— У меня будет жена! — закричал он.

Шаронов уже несколько часов подряд, без перерыва писал сценарий. Если в первые полчаса дело шло туго, то затем мысль буквально понеслась вперед со скоростью ракеты. Пальцы даже не успевали за ней. Но самое поразительное заключалось в другом, с каждой новой минутой ему все больше нравился сам процесс. А он же твердо был уверен, что раз и навсегда покончил с сочинительством, как с абсолютно бессмысленным занятием. И никакого желания вновь заняться этим делом не испытывал много лет. А оказалось все совсем не так, к нему, как блудный сын к отцу, вернулось вдохновение. И полностью им овладело. Совсем как тогда… Что же получается, что ничего по сути дела в нем не изменилось, он остался прежним. Его прежнее я не то где-то дремала, не то скрывалась от него в укромном местечке, ожидая подходящего момента, чтобы громко заявить о себе. Но что ему в таком случае делать? Как дальше жить?

Шаронов оторвался от компьютера и повернулся к жене. И понял, что все это время она наблюдала за ним. А он так был поглощен своим занятием, что даже не обращал на нее внимания. Интересно, что она думает обо всем?

— Ты видела? — спросил он.

— Видела, — ответила Ольга Анатольевна.

— И что ты об этом думаешь?

— А ты?

— Пока не знаю, что думать.

— Может быть, боишься думать?

Шаронов посмотрел на нее и отвернулся.

— Есть немного.

— Скажи, что с тобой сейчас случилось?

— Но ты же все поняла.

Ольга Анатольевна покачала головой.

— Я могу ошибаться.

— Что касается меня, ты никогда не ошибаешься. Мне даже кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам себя.

— Тебя это беспокоит, обижает?

— Наоборот, хорошо иметь рядом собой такого человека. Можно задавать вопросы о себе, получать ценную информацию, исчерпывающие ответы. Да и много всего другого.

— Что же ты хочешь узнать именно сейчас?

— Многое.

Ольга Анатольевна покачала головой.

— Нет, ты сейчас хочешь узнать одно.

— Но это одно вбирает многое.

— Пожалуй.

— Так что же именно?

— Я наблюдала за тобой. Ты был точно таким же, как десять лет назад. То же самое выражение лица, та же лихорадочность при написании текста, невозможность оторваться от сочинительства.

— И каков диагноз болезни?

— Пока точно не знаю.

— А предварительный?

— Нам надо поговорить. — В ее голосе одновременно прозвучал и вопрос и утверждение.

— Давай попробуем.

— Раньше мы не пробовали, а просто говорили. Потому что всегда получалось.

— Все меняется. Разве это не главный закон жизни.

Шаронов задумчиво смотрел перед собой.

— Раньше бы я без раздумья согласился с тобой. А сейчас у меня вдруг появились сомнения.

— Каков же тогда, по-твоему, главный закон?

— Не знаю, но у меня вдруг возникли опасения, что главный закон в том, что ничего в жизни по существу не меняется. А все перемены обман и самообман. Мы всегда приходим к тому, от чего уходим.

— Ты сейчас это понял?

Что-то в тоне жены удивило Шаронова, и он пристально посмотрел на нее.

— Хочешь сказать, что ты поняла это давно.

Лицо Ольге Анатольевны отразило нерешительность.

— Ты уверен, что нам следует об этом говорить?

— Мне кажется, это неожиданно стало самой важной темой.

— Возможно, — не совсем уверенно согласилась она.

— Я жду.

— Чего?

— Твоих признаний.

— Мне всегда казалось твоей большой ошибкой, что ты бросил писать сценарии, ушел из кино и занялся только этой деятельностью.

— Но ты же знаешь причины!

— Конечно, знаю.

— Я не мог, это был переворот.