Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Столь же непочтительно отзываться об императоре («какому де вы чорту присягали») позволила себе и «штатская» старушка Татьяна Иванова. Казацкий сотник Дмитрий Балакирев заявил: «Лутче чорту служить, нежели этому государю, щенку; этот де щенок не успел из материна естества выпасть, да и стал де государь». А вотчинный крестьянин Троице-Сергиева монастыря Михаил Алексеев выразился еще более пессимистично: «Как государь настал, так и хлеб у нас не стал родитца». Такого поношения даже добрая Анна Леопольдовна не смогла стерпеть: ругатель-сотник и непочтительный мужик заслужили кнут и ссылку в Охотск. Обыватели не щадили и прочих высоких чинов. Музыкант Павел Муромцов был уверен, что «генерал-фелтмаршал фон Миних и другие генералы, и генерал фелтцейхместер, да и третей император дураки». «Гошпитальный надзиратель» Михаил Крюков выразился о властях предержащих еще более резко: «Только они Россию-ту нашу ядят»421.

Причины, по которым младенец-император стал его верным подданным представляться «чертом», не вполне понятны, но само появление подобных разговоров показывает, что престиж власти к осени 1741 года упал. Тем не менее гвардейские штаб- и обер-офицеры, по-видимому, достаточно лояльно относились к режиму: нам неизвестно ни одного «антибрауншвейгского» выступления в офицерском корпусе, что особенно заметно по сравнению с «антибироновским» движением годом ранее. Однако пока «наверху» ссорились и интриговали, в гвардейских «низах» копилась критическая масса недовольства для очередного переворота. Решающая же роль гвардии в столице определялась слабостью полиции и небоеспособностью расквартированных в Петербурге армейских частей. Согласно рапорту обер-коменданта С. Л. Игнатьева, в июле 1741 года из четырех полков гарнизона (4135 строевых при некомплекте в 1317 человек) в «ближних и дальних отлучках», то есть на различного рода работах, находился 2621 человек422.

В сентябре гренадерская рота Преображенского полка (300 человек) была переведена с отдельных квартир в только что отстроенные казармы. Собранные в общих «светлицах» солдаты и унтер-офицеры уже без контроля со стороны начальства (офицеры в казармах не жили, а с 31 октября только посылались по одному человеку на ночные дежурства) могли обсуждать события во дворце. Помимо дополнительных «экзерциций» у солдат были и другие поводы для недовольства. Им не разрешалось топить печи «годными» бревнами и досками, у только что вернувшихся из похода в Финляндию отобрали казенные шубы; бдительный принц Антон лично распорядился сломать поставленные гренадерами «рогожные нужники», явно не украшавшие окрестности казарм. Солдатам было запрещено обращаться с просьбами непосредственно к герцогу, через голову нижестоящих командиров, гвардейцам-именинникам — являться с калачами во дворец423.

Сочетание кризиса власти с ее попытками навести порядок путем муштры и повседневных наказаний не могло не раздражать гвардейцев. Но «наверху» этого как будто не замечали. Праздники продолжались. 2 октября состоялся торжественный прием персидского посольства. Посол шаха Надира поднес Анне роскошные дары из захваченной в Индии добычи, в том числе, как мы помним, презентовал девять слонов.

На новой аудиенции 13 октября Мухаммед Хусейн-хан приветствовал правительницу восторженным комплиментом: «Это не женщина, это — ангел». Но затем «персидский гость» до такой степени увлекся шампанским, что под конец его пришлось унести из-за стола в карету424.

Годовщину вступления маленького государя на престол праздновали 18–20 октября: в первый день был наполнен поздравлениями и парадом, а два других — балами и маскарадом. По поводу последнего мероприятия принцесса распорядилась демократично — гости могли «платье и маски выбрать своему соизволению», но при входе всё же были обязаны перед караулом «маску свою снять и себя караульному офицеру показать»425. 26 октября Анна Леопольдовна устроила свадьбу своего камер-юнкера Лилиенфельда с фрейлиной княжной Одоевской. 6 ноября состоялась прощальная аудиенция турецкого посла. 7–8 ноября 1741 года торжественно отмечалась годовщина переворота — день «восприятия всероссийского правительства» и «благополучно окончившегося первого года правления» Иоанна III; тогда же состоялась и свадьба племянницы М. Г. Головкина Марфы Ивановны и офицера Конной гвардии князя Петра Ивановича Репнина. 15 ноября был дан бал по случаю дня рождения отца правительницы, мекленбургского герцога Карла Леопольда; 20 ноября Анна устроила банкет для офицеров Семеновского полка426.

Сверкали фейерверки, повара готовили особенные блюда (например, «квашенину от трех скотин»), для увеселения гостей члены иранского посольства демонстрировали «персидские танцы». Правительница блистала в «грузинском» костюме на собольем меху и готовилась к новым балам: на праздник Андреевского ордена (30 ноября) ей срочно шили «кавалерское платье», а к дню рождения (7 декабря) уже были заказаны сюжеты для фейерверка и разучивалось представление с участием придворных слонов. Одним из последних своих распоряжений она указала выдать тысячу рублей приставу при иранском после генерал-майору Александру Брюсу за то, что он мужественно терпел причуды гостя, «угождая во всём их восточным обычаям».

Радовали и новости с фронта. С наступлением морозов российские отряды гусар и казаков совершали успешные рейды на территорию шведской Финляндии — рубили сопротивлявшихся, жгли и грабили деревни, пригоняли пленных.

Скорее всего, в те веселые дни поздней осени 1741 года и сложился настоящий заговор, который привел Елизавету к власти. Только составили его не министры и гвардейское командование, а «солдатство», уже насмотревшееся, как приходят к власти в «эпоху дворцовых переворотов». Манштейн, неизвестный автор примечаний на его записки и немецкий ученый Антон Фридрих Бюшинг, спустя 20 лет тщательно собиравший сведения о послепетровской истории России, определенно указывали на то, что агентам Елизаветы Лестоку и Шварцу удалось привлечь на свою сторону нескольких гренадеров Преображенского полка427. Находившийся в это время в Петербурге брат Антона Ульриха принц Людвиг сообщал о ведущей роли в «революции» шестерых гренадеров. В литературе называется разное количество солдат, но наиболее обоснованным выглядит суждение С. А. Панчулидзева о том, что застрельщиками выступили девять человек, которые после переворота были первыми пожалованы Елизаветой в сержанты Лейб-компании428.

Во главе предприятия стал Юрий Грюнштейн. Разорившийся в России саксонский купец-авантюрист успел побывать в татарском плену и в 1741 году тщетно пытался добиться правого суда с недобросовестными компаньонами у самой Анны Леопольдовны429. Осенью того же года обиженный купец каким-то образом поступил в гвардейские гренадеры и нашел общий язык с Лестоком и Шварцем. Они-то и стали главными организаторами заговора, не возбуждая особых подозрений; «засветился» при своих контактах с Шетарди только Лесток. В бумагах М. Г. Головкина сохранились распоряжение об установке наблюдения за придворным лекарем цесаревны и соответствующий доклад принцу Антону. Но в этом отношении ничего конкретного не было сделано, и связи агентов Елизаветы с гвардейской казармой так и остались невыявленными. Заговорщики же обладали информацией о поведении противников. Из донесений Шетарди и опубликованных в «Архиве князя Воронцова» анонимных сообщений некоего дипломата — очевидца событий из свиты посла — следует, что «камер-юнгфера» Анны и слуга принца Антона докладывали Лестоку и Шварцу о всех происшествиях во дворце и даже о поступавших к их хозяевам деловых бумагах430.