Красавицы не умирают - Людмила Третьякова

Александр Дюма-сын, сам женившийся на зеленогла­зой красавице Нарышкиной, восхищался русскими дамами, которых «Прометей, должно быть, сотворил из найденной им на Кавказе глыбы льда и солнечного луча, похищенно­го у Юпитера... женщинами, обладающими особой тон­костью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе азиаток и европеянок, своему кос­мополитическому любопытству и своей привычке к лени».

Он, знаток женщин, их поклонник, друг и беспощад­ный судья, считал дочерей России «эксцентрическими су­ществами, которые говорят на всех языках, смеются в ли­цо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе... самками с низким певучим голосом, суеверными и недо­верчивыми, нежными и жестокими. Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию».

Никакая цитата не кажется длинной, если это попытка мужчины понять природу женщины, да еще из такой страны, как Россия.

* * *

Парижский портрет Варвары Дмитриевны написан Винтерхальтером в 1864 году. Белая с голубыми лентами на­кидка лишь создает иллюзию платья. И тут же двойствен­ное впечатление: Варвара Дмитриевна кажется и обна­женной, и закутанной одновременно. Нет никаких украше­ний, кроме капелек-серег в ушах. Эта естественная, отри­нувшая все мелочные ухищрения красота наводит на мысль о первородном грехе, о погибельном, неумолимом роке, противиться которому бессмысленно и бесполезно...

Между тем легко заметить, что лицо Корсаковой дале­ко не идеально. Ее называли во Франции «татарской Ве­нерой». Широкие скулы, пухлые щечки, тяжелые, словно припухшие веки — это вовсе не примета богинь. В Кор­саковой чувствуется уроженка волжских берегов, из века в век дававших пристанище и славянам, и калмыкам, и бул­гарам. Но это те недостатки, которые в гармонии с досто­инствами создают образ совершенно своеобразный, ориги­нальный, а потому — незабываемый.

Есть что-то очень современное нынешнему веку в Вар­варе Дмитриевне. «Я вольна и самостоятельна, — говорит она. — Ошибки — это мои ошибки. Удачи — это мои удачи. Я верю в себя, я иду одна и не печалюсь этим». Возможно, это всего лишь догадка — ни одну из своих тайн Корсакова не пожелала нам оставить. Но человече­ское «самостоянье» в ее портрете звучит мощным торже­ственным аккордом.

Можно лишь предполагать, какой смысл вложен в эпиграф написанной ею книги: «Лишения и печали мне указали Бога, а счастье заставило познать Его».

Книга ее была не пустяк. Вероятно, в библиотечных со­браниях Франции она хранится до сих пор. Во всяком слу­чае, те, кто видел в Корсаковой лишь модную, экстрава­гантную даму, были удивлены, писал князь Д.Д.Обо­ленский, хорошо знавший Варвару Дмитриевну.

Корсакова любила винтерхальтерский портрет. Он украшал обложку ее книги.

Портрет хранился на «вилле Корсаковых», в роскошном доме в Ницце, приобретенном Варварой Дмитриевной для себя и, по воспоминаниям, хорошо известном каждому рус­скому, приезжавшему на Ривьеру.

В конце концов сын Корсаковой, живший вместе с ней, Николай Николаевич, вынужден был продать это поместье. После смерти матери финансовые дела стали настолько не­важными, что он, выросший во Франции и говоривший по-русски с акцентом, решил вернуться в Россию. Все-таки здесь у Корсаковых оставалась солидная недвижимость. Но барство сходило на нет, постепенно богатство просочилось меж пальцев. Так, заложенное и перезаложенное имение в Саранском уезде, совсем как в «Вишневом саде», купил у Николая Николаевича купец Федор Умнов.

В России же сын Варвары Дмитриевны женился на Катеньке Араповой. Для нас эта фамилия небезразлична: дочь Натальи Николаевны Пушкиной от ее второго брака с Ланским вышла замуж в семью Корсаковых. Вероятно, в па­мять матери Николай Николаевич Корсаков назвал свою дочь Варварой.

Прощаясь с «виллой Корсаковых» навсегда, Николай Николаевич продал портрет матери Лувру, где тот долго хранился, а затем был передан в музей Орсэ.

* * *

Стоит ли говорить, какой толпой поклонников была окру­жена Варвара Дмитриевна! Она, по словам Оболенского, умела «вселить сильную страсть». Был человек, имя кото­рого Оболенский обозначил буквой «3». Его любовь к Варваре Дмитриевне не остудила даже ее смерть. А ей был сужден недолгий век. Умерла она сорокапятилетней. Тот человек, что ежедневно приходил к ней, живой, так же ежедневно продолжал бывать на ее могиле.

Так почему же Варвара Дмитриевна, красивая, воль­ная, смелая, все-таки не захотела устроить свою судьбу? Говорили, что, когда искатели руки особенно настойчиво осаждали ее, она смеялась над ними: «Да у меня муж-красавец, умный, прекрасный, гораздо лучше вас...»

Вот и пойми женское сердце.

КАТЯ ДЕСНИЦКАЯ, ПРИНЦЕССА СИАМА

Мне грустно, на тебя смотря,Твоя не верится мне радость,И розами твоя увенчанная младостьЕсть дня холодного блестящая заря.Где в двух сердцах нет тайного сродства,Поверья общего, сочувствия, понятья,Там холодны любви права,Там холодны любви объятья!

П.Вяземский

Пожалуй, все в тот вечер были в нее влюблены: и желтые фонари, освещавшие каток, и снежинки, кружившие в ритме вальса с ностальгическим названием «Невозвратное лето», и старый капельмейстер, забывший про свой ор­кестр, и гимназисты, с завистью глядевшие на танце­вавшего с девушкой счастливца. И сам счастливец, и даже его маленький брат Костик, неотрывно следивший за плавным кружением пары. В самом деле, не мог же этот Костик тогда знать, что много лет спустя он станет из­вестнейшим писателем Константином Паустовским и ему захочется написать об удивительной судьбе юной синегла­зой девушки, что танцевала под звуки «Невозвратного ле­та» на городском катке.

Летом 1897 года король Сиама, нынешнего Таиланда, совершая путешествие по Европе, прибыл в Санкт- Петербург. Здесь его радушно принял Николай II. Ауди­енция была лишена официальной холодности. Русский царь с удовольствием вспоминал, как, будучи еще наслед­ником, гостил в Сиаме. Путешествие по странам Востока вышло далеко не безоблачным, но Бангкок тогда ничем не омрачил настроение будущего монарха.

И сейчас в дружеской беседе, желая подчеркнуть свое расположение, Николай II предложил высокому гостю на­править одного из сыновей на учебу в Петербург.

Выбор короля пал на второго сына от любимой жены королевы Саовабхи. Весной юный принц Чакрабон при­был на берега Невы. Он был зачислен в императорский Пажеский корпус, где учились исключительно сыновья российской дворянской элиты. Обучение здесь было по­ставлено на широкую ногу. Юноши не только получали солидную военную подготовку, но и выходили из корпуса высокообразованными и отлично воспитанными людьми.