Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский

— Слишком многие против мира с вами. Слишком многие.

— А вы? — напрямую спросил кавалер.

— Мне нет нужды вставать на чью-либо сторону, — отвечал ландаман. — Пусть горлопаны в совете решают. Коли я за мир буду ратовать, то многие на меня злы станут. У меня нет нужды наживать себе новых врагов во множестве. У меня и старых хватает.

И тут кавалер понял, что пришло время для его первого козыря, правда, теперь он не был уверен, что козырь будет весом и сыграет роль, но нужно пробовать, и он полез в кошель. Достал оттуда бархатный мешочек и из него вытряхнул себе на ладонь вещицу.

— Этот сапфир мне жаловал сам император за победу у Овечьих бродов, там я побил мужиков, которых два года никто одолеть не мог, — он протянул вещицу ландаману. — Это брошь для крепления пера к шапкам. Прошу вас принять в дар, в надежде на мир и сердечность между нами.

— Это дар императора? — спросил ландаман.

И Волков увидел, что для него это важно:

— Да. Это дар Его Величества.

Ландаман посмотрел на него с видимым благодушием, брошь ему явно пришлась по вкусу:

— Камень очень хорош, подарок весьма ценен, но у меня нет для вас ответного дара.

Волков чуть не силой взял его руку и вложил в неё сапфир. Он был рад, что этот похожий на крестьянина человек сразу понял цену камня:

— Ответным для меня даром будет ратификация договора. Другого дара мне от вас и не нужно.

Райхерд смотрел на камень, изучая его:

— Да, камень весьма редкий, и цвет, и чистота очень хороши, и огранял его мастер, — он оторвал глаза от сапфира и спросил с едва заметным волнением: — неужели его держал в руках сам император?

— Наверняка о том я не знаю, его мне передал имперский штатгальтер города Ланна, — отвечал Волков. Он, признаться, был удивлён реакцией ландамана. Всегда заносчивые горцы были врагами империи, а тут вдруг избираемый глава одной из горных земель чуть не с придыханием и точно с благоговением говорит о вещице, которую подарил кавалеру император. И Волков добавляет: — Не знаю наверняка, держал ли этот камень в руках наш император, но то, что этот камень из его сокровищницы, у меня сомнений нет.

— Благодарю вас, — отвечал ему Райхерд, но так и держал камень на ладони, всё-таки одного камня ему было мало. — Но для мира с вами нужны будут веские основания. Уж больно была велика боль и обида от вас.

— Основания? — кавалер даже и мгновения не думал. — Торговли у вас по реке не будет; пока договор не будет ратифицирован советом, ни одно бревно вниз не уплывёт, в лагере моём поставлю крепкий гарнизон с самым лучшим своим офицером, и солдаты не уйдут с вашей земли, пока не будет ратифицирован договор. Воспрещу восстанавливать пирсы и причалы в Мелликоне, и гарнизон лагеря за тем присмотрит. Снаряжение и обозы не стану распродавать, а с февраля отправлю во Фринланд рекрутёров для набора шести тысяч человек. Сии основания можно считать вескими для мира?

Теперь Первый Консул задумался, насупился и ещё больше потемнел лицом, кавалер даже начал волноваться, не слишком ли он был резок сейчас. Но Райхерд наконец ответил:

— Это веские основания.

— И ещё, — Волков видел, что время подошло, и пускал в ход ещё один свой козырь. — Слышал я, что ваша вторая дочь овдовела.

Теперь ландаман посмотрел на него даже и с изумлением: а это тут при чём?

— Прошу вас отдать руку вашей дочери моему племяннику. Он хоть и молод, но уже может жениться. Думаю, такой брак будет служить миру между нами и принесёт пользу нашим домам.

Ландаман опешил:

— Руку моей дочери Урсулы вы просите?

— Наверное, её, это она ведь недавно овдовела?

— Да. Зимой её муж скончался, — Райхерд всё ещё находился в состоянии крайнего удивления.

— Насколько я слышал, она ещё не стара и пригодна к зачатию?

— Да, она ещё не стара, ей двадцать пять лет, у неё двое детей, и роды для неё не были трудны. Она пригодна к зачатию.

— Прекрасно, моему племяннику, кажется, уже пятнадцать, не вижу причин, чтобы не обвенчать их; если ваша дочь принадлежит церкви Кальвина, так мой племянник, думаю, примет вашу веру, — Волков говорил так уверенно, будто вопрос уже совершенно решён.

И, кажется, эта его решимость и на ландамана подействовала:

— Бывший муж моей дочери был папистом, так что у вашего племянника нет нужды менять веру, — тут Райхерд сделал паузу. — А ваш племянник носит ваше имя?

«Слава Богу, я дал ему своё имя и записал это в церковных метриках, вот оно и пригодилось».

— Да, он носит мою фамилию. Его имя Фолькоф. Бруно Фолькоф.

— Что ж, хорошо…

И тут кавалер понял, почему ландаман спрашивал про имя племянника, этот простой на вид человек был, кажется, весьма неравнодушен ко всяким проявлениям видимого благородства. И восхитился он сапфиром совсем не потому, что камень был великолепен, а потому, что это подарок императора. Поэтому же он спрашивал про фамилию Бруно. Человек думал о том, что его внуки будут носить знаменитое на всю округу имя.

«Э, братец, а ты, кажется, тщеславен, как, впрочем, и все вышедшие из мужиков богатеи. Это как раз по мне».

— Но мне нужно будет время, — продолжал Райхерд. — Семья должна принять решение. Дело это очень важное.

— Да-да, конечно, но прошу вас не тянуть с решением. И чтобы ускорить дело, прошу передать вашей семье, что за Бруно я дам пять тысяч десятин земли и десять мужиков, а к дому его дам ещё пять дворовых девок, и сие всё перейдёт рождённым в законном браке детям.

— Хорошо, — кивнул Райхерд, снова разглядывая яркий синий камень, — я потороплюсь с ответом, к счастью, все родственники, что имеют право слова, приехали на сей раз со мной.

— Надеюсь, что он будет благоприятный.

Райхерд ничего на это не ответил, поклонился, собираясь уже уйти, но кавалер его окликнул:

— Простите, господин Первый Консул, чуть не забыл, — произнёс генерал, хотя ничего он на самом деле про это не забывал, — вы просили поводы для мира, а этот довод я упустил. Коли вам ещё нужен будет один, так вот вам: я всё ещё помню о восьмидесяти тысячах прекрасных брёвен, что сложены в горах севернее Рюммикона.

Райхерд на сей раз посмотрел на генерала неодобрительно, ещё раз ему коротко кланялся и, так ничего и не сказав, пошёл к своим людям.

«Ничего, путь и он и все