Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Филип Фармер

Чудившиеся ей картины утешали, но ведь все равно она на такое не способна, даже под влиянием обуревавшей ее ревности. Нарушать человеческие права и достоинство было бы все равно что нарушать свои и уничтожить себя — Джилл Галбирру.

В течение всей следующей недели ей неоднократно приходилось стучать кулаком по столу или рыдать. А иногда — делать и то и другое сразу. Через неделю она обозвала себя дурехой. Надо принимать то, что неизбежно, и наслаждаться тем, что у тебя есть. Неужели же так важно, чтоб она стала капитаном дирижабля?

Для нее — да. Для всех остальных в мире — нет.

И она постаралась проглотить свои капризы и разочарование.

Пискатор, должно быть, понимал ее чувства. Нередко она ловила на себе его взгляды… Тогда он улыбался или отводил взгляд. Но он знал! Он знал!

Прошло шесть месяцев. Фаербрасс перестал надеяться, что ему удастся уговорить Обренову въехать в его апартаменты. Он не делал секрета из своего желания, но и из того факта, что Обренова его отвергла — тоже.

— Не знаешь, где выиграешь, где проиграешь, — говорил он Джилл с кривой усмешкой. — Может, ей мужчины не нужны. Я знаю не меньше дюжины таких, кто бегал за ней высунув язык, но она обращала на них так же мало внимания, как статуя Венеры Милосской.

— Я уверена, что она не лесбиянка, — ответила Джилл.

— Рыбак рыбака видит издалека, а? Ха-ха!

— Да пошел ты! Ты же знаешь, что я амбивалентна, — сказала она сердито и вышла вон.

— Неопределившаяся — вот правильный термин! — заорал он ей вслед.

В то время Джилл жила с Абелем Парксом — высоким, мускулистым, красивым и неглупым человеком. Он был сыном Реки — одним из миллионов детей, умерших на Земле в возрасте старше пяти лет. Абель не помнил, ни в какой стране он родился, ни каков был его родной язык. Хотя он воскрес в области, где большинство населения составляли средневековые индийцы, он был усыновлен супругами-шотландцами. Это были жители шотландских низин, выходцы из XVIII века, происходившие из крестьян. Однако, несмотря на бедность, его приемный отец умудрился стать врачом в Эдинбурге.

Абель покинул те места после того, как его родители были убиты, и странствовал вниз по Реке, пока не добрался до Пароландо. Джилл он очень понравился, и она предложила ему стать ее сожителем. Этот крупный мужчина охотно согласился въехать, и они провели друг с другом несколько идиллических месяцев. Он был умен, но очень мало образован. Джилл обучила его всему, чему могла: истории, философии, поэзии, даже арифметике. Учился он с удовольствием, но вскоре обвинил Джилл в том, что она его угнетает.

Шокированная Джилл категорически отвергла это обвинение:

— Я только хочу дать тебе образование, дать знания, которых ты лишился потому, что умер так рано.

— Да, но ты раздражаешься. Ты забываешь, что у меня нет такого воспитания, какое было у тебя. Вещи, кажущиеся тебе простыми, так как ты росла среди них, для меня чужды и удивительны. У меня нет твоих воспоминаний. — Он помолчал, а потом добавил: — Ты училка-шовинистка. Короче, ты… как это называется? Сноб…

Джилл была шокирована еще сильнее. Она отвергла и это обвинение, хотя, обдумав, пришла к выводу, что он, может, и не так уж не прав. Но к этому времени уже было поздно менять отношения. Абель ушел от нее к другой женщине.

Джилл утешилась, сказав себе, что Абель слишком привык к мысли, что мужчина должен быть боссом, и ему с трудом удавалось считать ее равной себе.

Позднее она поняла, что в этом лишь часть правды. Фактически же в ней глубоко сидело презрение к нему, потому что он никогда не был и не будет равным ей по интеллекту. Это было подсознательное отношение, и теперь, когда она это поняла, то очень жалела о своем недостатке. Больше того, она стыдилась его.

После ухода Абеля она не стремилась ни к чему большему, чем случайные связи. Ее партнерами были как мужчины, так и женщины, которые, как и она, хотели лишь сексуального удовлетворения. Обычно как она, так и они получали его, но Джилл всегда потом ощущала неудовлетворенность. Ей были необходимы настоящая привязанность и настоящая дружба.

Обренова и Торн, как она заметила, должно быть, поступали так же, как и она. Во всяком случае, в их хижины никто не переселился. Впрочем, она вообще не замечала, чтоб они интересовались кем-нибудь, так сказать, с сексуальных позиций. Насколько она знала, они ни с кем не встречались даже на одну ночь.

Торну, однако, видимо, нравилась компания Обреновой. Джилл часто видела, как они серьезно разговаривали о чем-то. Возможно, Торн уговаривал ее стать его любовницей, и, возможно, русская отвергла его, так как понимала, что будет лишь дублершей его первой жены.

За три дня до отлета был объявлен выходной. Джилл покинула равнину, ибо та была переполнена шумным людом, собравшимся сюда из мест выше и ниже по течению. Она подсчитала, что в Пароландо съехались сотни тысяч людей, и это количество наверняка удвоится ко времени старта «Парсеваля». Джилл вернулась в свою хижину и не выходила из нее, разве что порыбачить. На второй пень, когда она сидела на берегу маленького озерка, бесцельно поглядывая в воду, она услышала, как кто-то приближается к ней.

Ее раздражение неожиданным вторжением прошло, когда она увидела Пискатора. Он нес удочку и плетеную корзинку. Молча подсел к ней и предложил сигарету. Она отрицательно качнула головой. Некоторое время они любовались зеркалом воды, поверхность которого то покрывалась рябью от слабого ветра, то вдруг разбивалась вдребезги выпрыгивающими в воздух рыбинами.

Наконец Пискатор сказал:

— Совсем уж скоро я с сожалением скажу «прости» своим ученикам и своим рыболовным увлечениям.

— Это так много значит для вас?

— Вы имеете в виду, стоит ли отдать эту полную прелести жизнь ради экспедиции, которая может окончиться гибелью? Я не узнаю этого до тех пор, пока не наступит время, не так ли? — После недолгого молчания он спросил: — Как ваши дела? Никаких переживаний, подобных тем, что были в ту ночь?

— Нет. Я в полном порядке.

— Но в сердце у вас нож.

— Что вы хотите этим сказать? — резко повернулась к нему Джилл. Она очень надеялась, что ее удивление не покажется ему столь же фальшивым, как оно показалось ей самой.

— Я сказал бы, даже три ножа. Капитанство, русская, а главное — вы сами.

— Да, у меня есть проблемы. Так они есть у всех. Или вы — исключение? Или вы не человек?

— Еще как человек! — улыбаясь, сказал он. — Даже больше, чем другие, сказал бы я, если отбросить ложную скромность. Потому что я реализовал мой человеческий потенциал почти до конца. Я не могу ожидать, что вы поверите этому. Да вы и не захотите, разве что когда-нибудь… Но этот день может никогда не наступить.