Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в этот миг его ресницы дрогнули. Сердце ударило вхолостую, погнало по венам опаляющую кровь, когда Брусилов прикрыл глаза, потерся щекой о ее ладонь, шумно выдыхая. Устало. Так устало… Никому эта погоня не даст радости, не найти счастья на земле, на которой царит лишь смерть да разруха. Варя позволила надежде затеплиться внутри, губы дрогнули, приподнялись уголки.
Объяснись они сразу, все было бы иначе. Быть может, жив был бы и Грий, и Авдотья. Быть может, они разошлись бы миром.
И в этот короткий миг, в миг взрастающей на мертвой почве веры, в миг, когда в монстре она попыталась разглядеть израненную, изможденную душу, Самуил пустил все ее чаянья прахом по ветру. На руку Варвары легли мужские пальцы, прижали к лицу плотнее, он распахнул глаза.
— Я оставлю в живых колдуна, если ты вернешься ко мне. Клянусь. Я забуду о всех его звериных нападках, обо всей волшбе, брошенной в мою сторону. Я закрою глаза на все то, что ты сделала и мы начнем заново. Не вздумай отказать, Варвара, я не стерплю. — Голос перешел в угрожающее рычание, вибрацией отдающееся в ладонь, когда Глинка попыталась отдернуть руку. — Но я поклянусь тебе и в том, что я заставлю его мучительно подыхать, если ты откажешься. Случись это через год, пять или десяток, я прикажу его распять и воздвигнуть гниющий труп у въезда в усадьбу. Я позволю тебе выбрать его судьбу. И нашу, потому что отступать я не намерен… Пойдем.
Перехватив ее руку за запястье, Брусилов развернулся и поволок следом, Варвара вскрикнула.
Чем ближе они оказывались к краю поляны, тем глубже страх въедался в кожу, давил на грудь. Когда ноги начали проваливаться в вязкую топь земли, а между деревьями разверзлась черная дыра, Варвара взвизгнула, выгнулась дугой, упираясь ступнями в нетвердую почву и… Вцепилась зубами в сжимающую руку кисть. Под зубами громко щелкнула лопающаяся кожа, рот наполнился вязкой слюной и железным вкусом крови. Брусилов крупно вздрогнул, но руки не разжал, рванул ее так, что ноги оторвало от земли, барыня упрямо сжала зубы сильнее. Не помогло.
А собственная магия металась, била черными хлыстами, жалила. И соскакивала с плотного щита, на котором выбивала смоляные капли-искры, совсем скоро они разукрасили собою всю поляну, замарали одежду и щеки, от них рябило в глазах.
Если он утянет ее с собою здесь, то что станется с телом, которое так нежно и крепко прижимал к прохладному боку Яков, пока она перебирала длинные мягкие волосы?
Не позволить, не допустить…
Неожиданно Глинка легко подалась вперед, толкнула его лбом в спину, и Брусилов запнулся. Попытался выровнять шаг, когда барыня упала на землю, повисая мертвым грузом, выворачивая кисть так, что казалось, она вот-вот потеряет руку. А когда разъяренный мужчина развернулся к ней — подло ударила в пах свободной рукой, сжатой в кулак. С тихим рычанием Самуил опустился рядом, а Варвара рванула в сторону, выворачиваясь из скользкой от текущей по пальцам крови ладони. Ловко вскочила на четвереньки, на них, с неожиданно удлинившимися руками и вывернутыми суставами, припустила к родному поместью, слыша злобный рев вдогонку. Он придавал сил, поторапливал.
Когда у дверей родного дома воздух полоснуло росчерком золота, она почти заплакала от облегчения. Золото. Ее обжигающее тепло, то самое солнце… Прыгала в провал Варя с разбегу, чтобы мир перевернулся с ног на голову, а затем она вскочила на пропитанных потом простынях.
Яков сидел у догорающего камина, судорожно выводя в пепле неведомые ей символы, его била крупная дрожь.
— Как он… — Задыхаясь, Варвара ошалело огляделась, выпрыгнула из постели, совершенно забывая о своей наготе. Бросилась к Якову, прижимая ладони к проступающим под кожей, ходящим ходуном ребрам.
Собственные руки оказались перемазанными в крови, на запястьях наливались красным синяки, через пару дней следы от пальцев Самуила станут темно-синими.
— Узнал, что ты с болот выбралась, а там дело за малым, его жажда тебя найти крепче каленого железа, на своей жизненной силе и дотянулся, ведьма только помогла. Я не прав был, Варвара, за себя постоять ты уже способна.
Подушечки пальцев обожгло холодом, когда Яков резко отодвинулся, поднялся на ноги и направился к креслу, на котором оставил одежду, принялся неспешно одеваться. С каждым словом голос его все больше холодел, покрывал ее сердце коркой колючего инея:
— Я собрал твои вещи в дорогу, не вздумай тронуть бумаги с защитными чарами, при себе их всегда носи. Не будет Брусилов охоту на тебя вести с ведьмой на загривке, а с ним одним ты уже справишься. Хватит тебе среди топей зябнуть, пора свою жизнь обустраивать.
Громко щелкнула пряжка ремня, колдун остервенело одернул рукава рубахи. А Варвара отказывалась верить в то, что слышит. Обнаженная не только телом, но и душой, наизнанку его словами вывернутая.
Нет, не так поняла, не может такого быть…
— И куда мы поедем? Как Авдотью предупредим? — Поднимаясь с пола, резвым шагом она добралась до кровати, накинула на плечи цветастое покрывало. Стало нестерпимо зябко, кожа покрылась мурашками.
Спина Якова напряглась, поворачиваясь вполоборота, он растянул губы в снисходительной улыбке, глаза зло прищурились.
Молю, заклинаю, не поступай со мной так, только не теперь…
— Для чего мне с тобой идти, Брусничное солнце? Повзрослела, ведьмовству я тебя обучил, а-а-а… — его нежный голос понимающе опустился на низкие ноты, стал чужим, насмехающимся. — Ты оттого, что развлеклись сегодня? Так близко к сердцу не бери, первым я не стал, последним тоже не буду. Комната до обеда оплачена, пожелаешь, оставайся здесь, обживайся. Но я бы бежал, Варвара. Быстро и далеко.
Чувствуя, как пелена слез заволакивает взгляд, она отрицательно качнула головой, шагнула вперед. Яков сделал шаг назад, сморщился.
— До чего же мне не нравятся твои слезы, Варвара, никогда не нравились. Хорошо, если легче будет, то пускай так: ты обещалась мне услугу за услугу, теперь я забираю свою плату: не возвращайся на болота. Никогда. Забудь меня и оплачь свою мертвую подругу, ходу ей к живым больше нет, а у нас ничего кроме огрешностей да ошибок и не было…
Кивнув замершей в трех шагах от него барыне, колдун захлопнул за собой дверь. Вытянувшиеся когти до крови вбились в мясо ладоней, прикрывая глаза, он прислонился головой к дверному косяку, тяжело выдохнул.
Слыша приглушенные прижатыми к губам ладонями рыдания.
Черти в груди хрипели, натягивали цепи, сипели, норовя нырнуть обратно за
