Атаульф - Елена Хаецкая

Дядя Агигульф на лавке по большей части лежал в бессилии, как тогда, когда огневица с трясовицею его разбили, и над собой глядел.

Мы с Гизульфом болтались неприкаянные. О нас редко вспоминали. Валамир без Агигульфа скучал и потому с Гизульфом неожиданно дружбу свел. Гизульф теперь часто у Валамира ночевать оставался.

Лиутпранд целыми днями по округе ездил — дозор нес. Его об этом никто не просил, а Ульф сказал: «Пусть, мол, не помешает».

Когда Лиутпранд у нас дома бывал, то с Галесвинтой миловался. Уже не было ни для кого тайной, что Лиутпранд сватовство замышляет и только времени подходящего ждет.

Арегунду-вандалку мы почти не видели. Когда в село из кузницы приходила, о чем-то с глупой и вертлявой Сванхильдой, сестрой нашей, шушукалась. Нам это дивным казалось. Сванхильда еще глупее Галесвинты, по-моему.

Ульф свой дом подновлять начал. Гизульф мне сказал, что Ульф, вроде, собирается отдать этот дом Лиутпранду с Галесвинтой; сам же теперь в большом доме, с нами, жить будет. Только нехотя Ульф работал, будто не верил, что в этом доме кому-нибудь долго жить доведется. Все беды ждал.

А беда все не шла и не шла.

Филимер с Арегундой и Визимаром при кузнице жил. А когда с Арегундой в село приходил, то держался Ульфа, видимо, его одного и считая за свою родню. Известное дело, вандальское семя, сказал бы дедушка Рагнарис.

Дожди все шли и шли. Земля раскисла, ноги по щиколотку увязали.

После стравы многие пребывали в растерянности, у друзей и соседей обиняками пытаясь разведать, как оно там все было, на страве. Немногие могли поведать о том, что на самом деле произошло, ибо пьяны были все.

Гизульфа и особенно меня тщательно выспрашивали, потому что мы с Гизульфом меньше других пьяны были по малолетству нашему. Но и мы с Гизульфом немногое в памяти удержали от пиршества того богатырского.

Так что многое из содеянного было предано забвению, а иные истории (как, например, историю о дяде Агигульфе и вандалке) рассказывали настолько розно, что допытаться до истины было уже невозможно.

Хродомер, хоть и мало что помнил, но говорил, куда, мол, этой страве до той, которую по Алариху (тому, что под курганом) справляли! Все войско аларихово стравничало. И тряслась земля аж до самого Данубиса, так что плескало на города ромейские потревоженной волной Великой Реки. Многие напились так, что от этого умерли. И освирепели от горя те, кто в живых остался, и герульскую деревню, благо недалеко стояла, сожгли, а жителей ее поубивали на радость Алариху-курганному. В том походе впервые Теодобад выдвинулся и показал себя воином великой доблести. Что ж удивительного, сказал Хродомер, что после того все воины, как один, на щит его подняли, военным вождем провозгласив?

Больше других наших годья Винитар хотел знать, что на страве случилось. Наутро после стравы обрел себя годья спящим на берегу реки. Лежа ногами в воде, животом на наш берег выполз да так и заснул, видать.

И тут Одвульф идет, мрачнее тучи. Дыру во рту показал и в том обвинил, что святой отец и пастырь два зуба ему, Одвульфу, на страве прилюдно выбил. И поносными словами ругал. Слова-то те поносные Одвульф, мол, ему прощает, как то долг христианский велит. А вот насчет зубов — дело другое. Один зуб все-таки еще хороший был, лет пять бы послужил Одвульфу, не вышиби его годья в пьяной лихости. Мол, по закону-обычаю и за меньшее вергельд берут.

Годья, все еще ногами в реке лежа, Одвульфу сказал, что прощенные прегрешения на него, годью (коли виноват) ложатся; те же, за которые Одвульф его не простил, на нем, Одвульфе, осядут лишней тяжестью.

На то Одвульф сказал, что свои выбитые зубы как-нибудь на себе снесет. И удалился, на годью Винитара гневаясь.

Годья Винитар из реки выбрался, ноги растер и к себе домой отправился, прихрамывая. И положил себе Винитар выяснить, что же в действительности на страве случилось и кто Одвульфу два зуба выбил.

И все в голос говорили: «Ты, мол, Винитар и выбил. Да и поделом подлецу». Ибо не любили Одвульфа. Одвульф же охотно по всем дворам говорил, что вовсе не дивно ему, Одвульфу, что он святости никак достичь не может. Ибо при таком пастыре неотлучно находясь и всякое от него претерпевая, ни кротости, ни смирению, ни благочестию научиться никак невозможно. Что за пастырь это такой, вопрошал Одвульф, на выбитые зубы свои показывая, если на языческом пиршестве прегнусно пивом опивается и себя забывает? Так говорил Одвульф Валамиру, дорогу тому заступив.

Неизвестно еще, кто бы лучшим пастырем в селе был — этот Винитар или он, Одвульф! Так разорялся Одвульф у нас во дворе.

Хродомеру же сказал, слезами обливаясь, что в Книге Доброго Сына говорится: блаженны страдающие за веру. Но Хродомер изгнал Одвульфа, ибо не веровал в Бога Единого, а добрых пастырей (тем паче Одвульфа) терпеть не мог.

И дедушка Рагнарис добрых пастырей терпеть не мог. И Одвульфа не жаловал. Годью же Винитара хоть не любил, но уважал. Ибо добрым воином был когда-то Винитар.

Винитар приходил к нам, чтобы у отца моего Тарасмунда выспросить, что все-таки случилось тогда на страве и кто Одвульфу зубы выбил. И рассказал ему Тарасмунд, как годья сам Одвульфу зубы и выбил. И не за то, что святости Одвульф никак достичь не может, а просто так, освирепев внезапно. И что многие поддержали годью Винитара и намяли бока Одвульфу уже после того, как тот зубов через годью лишился.

Только пьян был Одвульф и этого не помнит. А лупцевали Одвульфа многие — и Гизарна, и Аргасп, и Гизульф-малец, кажется, тоже руку приложил…

Брат мой Гизульф отпираться было вздумал, но Тарасмунд его затрещиной отогнал, точь-в-точь как прежде дедушка.

И дал такой совет отец наш Тарасмунд годье Винитару:

— Гони ты прочь этого Одвульфа. Незачем с ним мириться. Выбей ему третий зуб и пусть идет себе с Богом куда-нибудь в иное место. И тебе спокойнее будет, и нам дышать легче.

— Грех, — сказал годья Винитар в растерянности. Не ожидал он от благочестивого Тарасмунда такой совет получить.

Отец наш Тарасмунд на это только усмехнулся и так сказал:

— За что Одвульфа прибил, то Доброму Сыну после объяснишь. Он поймет. Он бы и сам, может быть, Одвульфа прибил. Может быть, это Бог Единый твоими руками взгрел Одвульфа за чрезмерную гордыню его?

И в смущении ушел от нас годья Винитар.

Ульф, который разговор этот слышал, только головой покачал, когда Винитар ушел. И странное выражение было на лице Ульфа. Как будто жалел он годью Винитара. А вандаленыш Филимер всех за рукава дергал и приставал с вопросами: чего, мол, Винитар приходил? Только Филимеру никто не отвечал. Не до Филимера было.

После того Винитар в храме Бога Единого два дня на полу ниц лежал у алтаря. Мы все ходили смотреть, как годья Винитар кается. Большую силу нужно иметь, чтобы так каяться.

Все село в ожидании замерло: простит Бог Единый Винитара или не простит? А если не простит, кто будет истории в храме рассказывать? Всем интересно было, чем тяжба Винитара с Богом Единым закончится. Даже те, кто в Бога Единого не веровал, а старым богам поклонялся, — и те ждали. Ибо почтение вызывало столь богатырское покаяние. Да и уважали в селе годью Винитара. Только, сказывали, в прежние времена, когда он еще воином был, и пил Винитар обильнее, и дрался куда как свирепее, а каяться после того ему и на ум не приходило.

Гизульф с Валамиром меня подбили к годье подойти и спросить, как, мол, дела. Ты, мол, мал еще, сказали они, тебе годья ничего плохого не сделает, даже если Бог Единый священную ярость ему ниспошлет. Сперва я отнекивался, но они в трусости меня обвинили.

Робея, я к годье Винитару приблизился и спросил его, что Бог Единый говорит — простил уже Добрый Сын Винитару одвульфовы выбитые зубы? Но Винитар ничего не отвечал, только стенал прежалостно.

И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Визимар-кузнец. Даже до кузни, что на отшибе стояла, весть донеслась о покаянии богатырском годьи Винитара. Близко к сердце принял это Визимар. К исходу второго дня пришел он в храм Бога Единого, неся с собой что-то, в холстину завернутое. Кузнец в селе нечастый гость. Как завидели его, так и пошли вместе с ним к храму Бога Единого — посмотреть, что такое Визимар-вандал принес.

Визимар в храм твердым шагом вошел. Сперва оглядел все в храме как следует, кое-что потрогал; после взгляд на лежащего на полу годью перевел. Годья же не шевелился, будто мертвый, и Визимара не замечал.

Приблизился Визимар и, холстину развернув, железный крест явил. И с силой перед годьей его в пол земляной вбил.

Невидано дорогой это был подарок. Сколько железа Визимар на крест этот извел. И испуг от восхищения сковал нас всех, кто это видел. Ульф, как увидел, аж застонал сквозь зубы.

И вдруг закричала мать наша Гизела, всегда тихая и безмолвная — да так пронзительно, что в ушах зазвенело: