Путешествие парижанина вокруг света - Луи Буссенар

Мальчуган жадно прислушивался к этой ночной симфонии природы, в которую каждое одушевленное существо вносило свою ноту, тогда как Буало, уже освоившийся с этими звуками, старался только различить своим чутким ухом в этом стройном оркестре каждый отдельный инструмент.

— Ну, — сказал он наконец, — развьючим наших коней и построим себе редут из нашей клади и запасов. Бедные наши кони сегодня много поработали: не грех дать им и отдохнуть… Вот так! Теперь прекрасно, и мы можем подвесить наши гамаки.

— Как, — воскликнул удивленный Фрике, — разве у вас есть гамак?

— Я сказал «наши гамаки»! — повторил Буало.

— Право, жизнь моя складывается очень странно: не проходит дня без того, чтобы со мной не случилось чего-нибудь необычайного. Я уже был на три четверти утоплен, наполовину повешен, а теперь среди пустыни встречаю парижанина и буду спать в постели!

— Совершенно верно, — подтвердил Буало, которого шутки и прибаутки мальчугана чрезвычайно забавляли. — Но надо спешить, знаете, наверное, пословицу: «Как постелешь, так и поспишь»?

— Сейчас, сейчас будем ложиться! Вы знаете, я моряк и знаю, как подвесить гамак. Но почему у вас оказалось два этих удобных приспособления, когда вы путешествовали один?

— Я всегда люблю по возможности иметь все в двойном комплекте, и, как видите, это не мешает!

— Ах, как они красивы! — воскликнул мальчуган, разворачивая один из гамаков и любуясь при свете последних лучей заката богатыми украшениями каймы и кистей.

— Да полно вам, неисправимый болтун, поторапливайтесь!.. Ну, вот так… теперь хорошо… можно подумать, что эти деревья здесь выросли специально для нашего удобства… Ну а теперь натяните эту веревку этак на метр повыше гамаков по их длине и перекиньте через эту веревку наши пончо, это образует для каждого из нас по отдельной висячей палатке, под которой нам нечего бояться ни дождя, ни ветра, ни росы, ни даже урагана. Пусть разыграется над нами настоящая буря; она будет только приятнее покачивать нас в гамаках!

— И без малейшей опасности упасть из гамака, как это бывает в казарменном помещении на судах, где матросы храпят, как немецкие волчки, и часто летят кубарем с коек, даже не пробуждаясь! Но кто же позаботится о наших лошадях? — вдруг спохватился Фрике. — Как мы их оставим на всю ночь на произвол судьбы?

— А вы что же считаете, что им нужно на каждую по два конюха, как этим долговязым дурам, именуемым «породистыми» и «чистокровными», которых, когда они проскакали хотя бы пять минут с выряженным, как попугай, в желтое и красное паяцем на спине, после того надо целых два часа оттирать, заворачивать и бинтовать ноги фланелью, пропитанной камфарным спиртом, и укутывать в одеяла и попоны, чтобы они не простудились?.. Нет, друг мой, эти мустанги, дети степей и прерий, из которых ни один не стоит свыше двести франков, кроме моего верхового коня, все они не переводя дух несутся галопом пять-шесть лье… и это для них не предел. Посмотрите, наши сегодня отмахали восемьдесят километров, и хоть бы что… Завтра они проделают то же самое! Ну а теперь — в постель! — закончил свое выступление Буало.

Фрике не заставил повторять это приглашение; он проворно забрался в свой гамак, подвешенный на высоте полутора метров от земли, тогда как Буало, как настоящий сибарит, предварительно снял с себя свои высокие сапоги и затем только скрылся за тяжелым пологом из двойного пончо.

— Месье Буало, — окликнул его Фрике, — вы еще не спите?

— Нет еще, я докуриваю последнюю сигаретку. А вы что хотите спросить?

— Я хотел бы знать, что этот наш давешний гостеприимный хозяин — белый?

— Ну, вы, кажется, теперь о людоедстве думаете, вместо того чтобы спать! Ну, так и быть, вы хотите знать, кто такой гаучо, не правда ли?

— Да, если только это вам не трудно!

— Нисколько, маленький товарищ! Вы меня очень радуете своим желанием узнать как можно больше, и я всегда к вашим услугам! — И он начал рассказывать: — Гаучо произошли от помеси белых, преимущественно испанцев, с американскими индейцами, а также с чернокожими. И, как это ни странно, пожалуй, это единственный пример в истории антропологии, когда от этой помеси произошла порода, в которой ни один из первоначальных типов не преобладает в ущерб другим настолько, чтобы совершенно поглотить его.

Вы сказали тогда, что наш гаучо был плохо воспитан, а я скажу, что он вовсе не был воспитан — гаучо растет, как молодой звереныш. Родившись в убогой хижине, как вы имели случай сегодня видеть, он барахтается в подвешенной к потолку на ремнях воловьей шкуре до тех пор, пока не научится ползать. Затем он бегает нагишом лет до восьми по пампе, и первыми его игрушками и забавами являются предметы, которые привели бы в ужас наших цивилизованных мамаш. Так, например, мне случилось видеть, как одна мать дала своему ребенку для забавы громадный отточенный нож, которым режут быков. Любимой забавой малыша-гаучо, едва только он научится ходить и твердо держаться на ногах, является попытка накинуть лассо на домашних собак или овец. Он уже с четырех лет ездит верхом и старается быть полезным, охотясь на мелких зверей около дома.

— Все же это лучше, чем быть маленьким попрошайкой, который шныряет по улицам, подбирая окурки, воруя яблоки у торговок или подбрасывая навоз в жаровни старух, торгующих горячим картофелем!

Это воспоминание прошлого развеселило Буало. Немного погодя он продолжил:

— Когда гаучо минет восемь лет, его ведут в «mayada», то есть род зверинца, где сажают на молодого бычка лицом к хвосту, за который он держится.

На этот раз рассмеялся Фрике: такой забавной показалась ему эта картина маленького гаучо верхом на быке.

— Сравнить бы этих ребят с нашими херувимчиками с завитыми кудряшками по плечам, которые до восьми или десяти лет ходят, точно пришитые к маменькиной юбке, и боятся перейти одни через улицу! Их заботливо оберегают даже от ветра, производимого пролетевшим мимо воробьем!..

— Да, конечно, разница между такими молодыми укротителями быков и этими маменькиными сынками, которых откармливают молочком из бутылочки с соской, несомненно, большая, но не все могут давать своим детям подобное воспитание, последствия которого просто ужасны.

Когда молодой гаучо становится юношей, его заставляют объезжать дикого жеребенка. Сев на коня, с коротенькой палкой в руках, юноша может расстаться с ним не раньше, чем совершенно покорит его своей воле. Если брыкание и бешеные скачки дикого коня сколько-нибудь пугают его, то брошенное его инструктором лассо тотчас же безжалостно обовьется вокруг его корпуса, и он будет считаться опозоренным.