Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Лодейном Поле, Вытегре и Белозерске по триста-четыреста человек говорят по-чудски, или на вепсском языке. [...]
АКАДЕМИКУ ШЕГРЕНУ
Кола, 23 марта 1842 г. — 4 апреля 1842 г.
Уважаемый господин коллежский советник!
Магистр Кастрен, должно быть, написал Вам обо всем, что можно было сообщить о нашей поездке в Инари и в Норвегию к Стокфлету. После написания письма мы пробыли еще пару недель в Инари. Оттуда через Паатсйоки и Суоникюля (Сюнгел) мы отправились в Колу, где и живем уже несколько недель, обучаясь русскому языку, без знания которого трудно обходиться в русской Лапландии. Отсюда мы наведывались в ближайшую лопарскую деревню Кильдин, но пробыли там недолго, потому что тамошные люди, как нам показалось, избалованы соседством с Колой, кроме того, они уверяли нас, что их говор не отличается от говора Мааселькя (на севере Имандры), куда мы собираемся отправиться дня через два. Лопари Сюнгел и Кильдина считают, что жители Муотка, Петсамо, Паатсйоки, Няутямё, Сюнгел и Нотозера говорят на одном языке. Но для лопарей Кильдинского, Воронинского, Лявозерского, Семиостровского и Мааселькского погостов общим является иной диалект. О диалекте Йокостровска и Аккала, или Бабинска, мне до сих пор известно лишь то, что он отличается от того, на котором говорят в Кильдине и Мааселькя; возможно, он примыкает к первой группе. Мне почти незнаком язык лопарей Турья[166], он либо относится к одному из упоминавшихся выше говоров, либо является еще одним диалектом русских лопарей. Что касается различий этих диалектов, то теперь я уверен, что они не столь велики, как предполагал Раск. Хорошо зная один из говоров, можно за короткое время изучить особенности другого и обходиться с его помощью. Как в Кильдине, так и в Сюнгел нам пригодилось знание языка лопарей Норвегии, но было бы гораздо легче, если бы мы знали его получше. Для изучения финской языковой группы крайне важным явилось бы тщательное исследование диалектов лопарей России. Но даже финну, который с помощью родного языка лучше, чем кто-либо другой справился бы с этим, понадобится несколько лет. Следовало бы провести также подобное исследование говора Инари для того, чтобы в дальнейшем подготовить общую грамматику и словарь лопарского языка.
Отсюда мы отправляемся в Мааселькя и пробудем там несколько недель, а также в Йокостров и Бабинск. После этого мы намеревались до распутицы съездить в Онегу, чтобы встретиться с архимандритом Вениамином и познакомиться с его трудами, написанными на языке самоедов.
Покорнейше прошу Вас, если возможно, отправить мне в Онегу какой-нибудь хороший русский словарь, лучше такой, в котором производные и сложные слова даются рядом с основными и в котором отмечены ударения. Но хотелось бы, чтобы это был не с французским, а с немецким или латинским переводом либо снабженный русскими пояснениями, толковый. Кроме того, решаюсь просить Вас разыскать хорошую русскую грамматику и какой-нибудь сборник русских народных песен. Осмеливаюсь также просить Вас уплатить за книги, поскольку я не знаю заранее их стоимости.
С глубоким уважением честь имею и впредь оставаться Вашим покорнейшим слугой, Элиас Лённрот. Если имеется возможность достать Евангелие от Матфея в переводе на зырянский язык, то прошу выслать и его. Перевода на карельский[167], отрывки из которого Готтлунд приводит во II части «Отава», видимо, уже нет в книжных лавках.
ИЗ КОЛЫ В КЕМЬ ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ
Кемь, 4 мая 1842 г.
С утра мы нанесли прощальные визиты в пять-шесть домов, после чего пообедали у исправника Ивана Васильевича Латышева, рассчитались с хозяйкой, уложили оставшиеся вещи в дорожные сумки и около шести часов вечера были готовы отправиться в путь. Многие из наших знакомых не хотели расставаться с нами до самого отъезда, а некоторые даже проводили нас версты две по реке Куолайоки. Поздно вечером, когда все уже спали, мы доехали до первого постоялого двора Кица (по-лопарски Tjetjam), в тридцати верстах от Колы. Несмотря на жестокий мороз, группа людей устроилась на ночлег прямо на пригорке, и, похоже, они крепко спали, потому что, когда мы подошли, никто не шевельнулся. А в самой избе на полу и на лавках спали в такой тесноте, какую трудно себе представить. Мы едва пробрались в передний угол к лавке, где хозяин освободил для нас место.
На следующий день мы продолжили путь и лишь через двадцать две версты прибыли на Вороньеручевский постоялый двор (по-лопарски Angisvaar). Затем проехали еще двадцать две версты до погоста Мааселькя (по-лопарски Maase siit). Здесь мы хотели пробыть подольше, чтобы ближе ознакомиться со здешним говором лопарей России, но не смогли осуществить своих намерений. Во-первых, все избы были переполнены рыбаками, едущими на море, так что в этой суете невозможно было заняться чем-либо. Во-вторых, при разговоре выяснилось, что здешних лопарей мы намного хуже понимаем. Вдобавок ко всему, погода внезапно изменилась, мороз спал, началась оттепель, и мы начали опасаться, успеем ли до распутицы доехать до города Онеги, до которого отсюда около семисот верст. Поэтому мы не стали задерживаться в Мааселькя дольше трех суток.
Наши наблюдения по здешнему лопарскому говору, вместе со сделанными на Кильдине и теми, что нам удалось собрать на других остановках, составляли всего лишь единичные слова. Нам не везло с выяснением отдельных форм слов. Однажды я хотел выяснить склонение глагола lokkat (читать) и попросил одного лопаря сказать по-лопарски: «Я читаю, ты читаешь, он читает». На что он ответил: «Ты вить читаешь, а я не умею читать». Так ничего из этого не вышло, поскольку я не сумел втолковать ему, что меня интересует не его умение читать, а словесное выражение. [...]
До сих пор финский язык и труды Стокфлета помогали нам при изучении лопарского. Но здесь, у русских лопарей, от них не было пользы.
