Лазарев. И Антарктида, и Наварин - Иван Фирсов

Друзья вскоре отпраздновали новый чин — сравнялись они теперь в званиях — оба однокашника носили контр-адмиральские эполеты. А зимой Александр Авинов уезжал к новому месту службы, в Севастополь. Получил назначение командиром бригады кораблей.

— В кои годы теперь свидимся? — грустил Лазарев, провожая друга с семьей.

Как-то тепло, по-семейному, будто родного всегда встречали его, закоренелого холостяка, у Авиловых в Кронштадте. Жена Елизавета Михайловна, дети всегда радовались появлению в доме закадычного, доброго душой друга.

Лазарев загадывал, но не думал, что скоро служба вновь надолго свяжет его с приятелем…

Наступающая кампания 1831 года для Лазарева оказалась последней на Балтике. После Авинова поделился с Андреем мыслями:

— Поляки бунтуют не на шутку, отделяться хотят. Мало того, требуют Литву, Белую и Малую Русь под свою руку, Польшу «от моря до моря».

— Ничего у них не выйдет. Дибич с ними управится, тем более австрияки и Пруссия их в блокаде держат.

— Зато французы с англичанами не нарадуются, что россияне кровь проливают. Мало им этого, так я слыхал, будто Лафайет мутит воду в Курляндии, англичане у финнов. Все бы им забава, лишь бы только Россию потрошить.

В первых числах мая Лазарева вызвали в Морской штаб. Меншиков суховатым фальцетом вещал:

— По донесениям из Гамбурга и Лондона англичане намереваются на купеческих судах контрабандировать оружие и военные припасы, особенно в порт Гамла-Карлеби. Его величество повелели назначить вас командиром отряда для пресечения оного происка. — Меншиков подозвал Лазарева к карте. — Крейсировать надлежит в Ботническом заливе. Инструкцию получите у командира порта.

Отряд из трех боевых судов в середине мая начал патрулирование вдоль Финского побережья, перекрывая вход в Ботнический залив. На грот-стеньге тридцатичетырехпушечного фрегата «Мария» полоскался на ветру брейд-вымпел контр-адмирала Лазарева.

Вопреки ожиданиям все лето патрулирование проходило без эксцессов. Быть может, возмутители спокойствия прознали об усиленной охране морских рубежей, а возможно, их остудили известия о поражении польских повстанцев. Отряд кораблей побывал во всех портах Финляндии, и всюду Лазарева приятно удивляло мирное настроение жителей. Десятки лет не видели они у своих берегов таких грозных военных кораблей. Впечатляло скромное житье финнов, тишина и порядок на улицах и в домах небольших городков. Лазарев даже пошутил и заметил, что можно «заключить, что на них, бедных, просто наклепали».

Плавание обещало закончиться без происшествий, но море есть море.

В начале августа Лазарев получил указание занять позицию на южной параллели от Аландских островов. Места там были каверзные, тут и там шхеры, камни, отмели. 19 августа начался шторм и к ночи море разыгралось. Лазарев приказал всем кораблям убрать паруса и держаться под двумя зарифленными нижними парусами. Шхуна «Стрела» находилась на ветре, в расстоянии полторы мили, а бриг «Усердие» под ветром, еще ближе. С заходом солнца шторм усилился. Флагман каждые полчаса зажигал фальшфейер. Как и положено, бриг и шхуна несли ходовые огни и отвечали командиру отряда с каждой склянкой. После полуночи шторм достиг ураганной силы. Пробило четыре склянки, два часа ночи. На фальшфейер «Марии» ответили оба судна. Вахтенный мичман на «Марии» стал замечать, что огни шхуны начали тускнеть и вдруг пропали. По пятой склянке шхуна на зажженный огонь командира не ответила…

Лазарев поднялся на шканцы. Кругом ни зги не видно, ветер рвал паруса, то и дело «Мария» уходила бушпритом в разрез очередного гигантского вала.

— Жечь фальшфейер каждые четверть часа, — приказал Лазарев. В ответ рассыпался фейерверк только с одной стороны, с борта брига.

Через час рассвело, и сколько ни всматривались сигнальные матросы с салинга, ни обшаривали подзорной трубой горизонт вахтенный мичман и командир, лишь только силуэт брига с зарифленными парусами лениво всходил на волну, медленно сближаясь с флагманом.

Командир отряда распорядился:

— Запросить «Усердие», наблюдают ли они «Стрелу»?

Прошли томительные минуты. Бриг ответил:

— «Стрелу» не усматриваю с двух часов пополуночи!

Озабоченный адмирал переглянулся с командиром.

— Ложитесь на обратный галс, пройдем еще раз по прежней акватории вдоль островов. Передайте на бриг — держаться на траверсе мористее.

До заката солнца всматривались в свинцовые волны десятки пар матросских глаз, отыскивая товарищей. На этот раз море не выдало своей тайны, похоронив навечно без каких-либо следов весь экипаж шхуны «Стрела».

За вечерним чаем продрогший за день Лазарев после долгого молчания высказал командиру свое мнение:

— Вы знаете, Шалухин весьма исправный офицер и опытный моряк, и я уверен, что с его стороны упущения никакого не было. — Адмирал помолчал минутку-другую. — «Стрела» на Лодейном поле строена. Тамошние подрядчики мне знакомы, мастерят абы как, часто на авось. Полагаю, в носовой части брештуки были худо закреплены, от жестокой качки шпунтовой паз отошел, обшивка развалилась. Много ли воды надо, нос ушел под воду минутами, и каюк. — Лазарев вздохнул, перекрестился. — Людей жаль.

На следующий день на «Марии» корабельный священник служил панихиду по погибшим.

Из рапорта в Главный морской штаб:

«Принадлежащая же к вверенному мне отряду шхуна «Стрела» в бурную ночь 20 числа прошедшего августа месяца со мною разлучилась, и с того времени после многих и тщательных поисков отыскать оную не могли, о чем инспекторскому департаменту Главного морского штаба сим честь имею донести…

На исходе осени на Кронштадтский рейд возвратились остатки эскадры Гейдена. Корабли один за другим под буксирами втягивались в военную гавань. Снялся с якоря и линейный корабль «Фершампенус». Едва он начал движение, вдруг из кормовых люков повалил дым. Сильный ветер в корму погнал огонь по палубам в нос, и через полчаса полыхала уже вся верхняя палуба. Сухие мачты и реи вспыхивали словно спички прогорая, падали на охваченную пламенем палубу. Через пару часов над водой горел остов корабля, доходя до уреза воды. Пламя само собой затихло, а внутри через притопленные порты налилась вода. Как только начался пожар, горящую громадину оттащили на буксирах к Толбухину маяку и приткнули к мели. Вместе с кораблем сгорели все отчетные документы по денежным расходам за пять лет плавания эскадры в Средиземном море.

Когда Меншиков доложил о пожаре царю, он нахмурил брови.

— Знаю этих подлецов. Небось спалили вместе с кораблем все отчеты по расходу казенных денег. Поручи Лазареву разобраться досконально и отыскать виновных.

В начале октября в Кронштадт вдруг наведался царь. Лазарева вызвали к командиру порта.

— Ну как, расследовал, коим образом корабль сожгли? — спросил с ходу Николай.

— Корабль сгорел, ваше величество, видимо, по неосторожности обращения с огнем в топке печки жилой палубы.

— Я тебе еще раз говорю, корабль сожгли?!

Лазарева сверлили в упор немигающие оловянно-серые глаза императора. По характеристике Герцена его физиономия напоминала «остриженную и взлызистую медузу с усами, и он испробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи — останавливать кровь в жилах». Такое непросто выдержать.

— Ваше величество, — спокойно ответил адмирал, — я не сказал «сожгли», а утверждаю, что корабль сгорел.

«Однако этот Лазарев — кремень», — мелькнуло у императора. Не разжимая губ, он кивнул на дверь, и Лазарев, поклонившись, вышел.

Перед Рождеством Лазарев получил два письма. Первое от Шестакова. Тот, как обычно, описывал свое житье-бытье, службу в уездном суде, заодно просил разузнать, как ведут себя его сыновья Николай и Иван в Морском кадетском корпусе. В первый же наезд в Петербург Лазарев зашел в Морской корпус, Крузенштерна не было на месте.

— Дома отлеживается их превосходительство, похварывает он частенько, — доложил его помощник.

Из разговоров со старым знакомым, преподавателем Марком Филипповичем Гарковенко, Лазарев понял, что Шестаковы успевают и ведут себя, как и все другие кадеты.

— Балуют, Михаил Петрович, как все школяры, звезд с неба не хватают, однако к экзаменам на гардемаринов допущены.

Для большего успокоения заехал домой к Крузенштерну. С ним отношения были дружеские. Крузенштерн то и дело упрашивал Лазарева взять на его корабли для практики гардемарин. Лазарев любил возиться с гардемаринами, гонял их по марсам и салингам. В последнее плавание на борт «Марии» взял шестерых.

Крузенштерн оказался более откровенным, побранил старшего, Шестакова Николая…