Аристономия - Григорий Чхартишвили

Но этот аргумент не успокаивал, не давал ответа на коренной вопрос. Если мы не лучше их, зачем тогда всё?

Наутро Антон поехал к Бердышеву, чтобы задать этот вопрос напрямую. Что это будет за новая Россия, если в ней возможны люди вроде Патрикеева? Знает ли Петр Кириллович, какими методами действует полковник? А если не знает, то не следует ли избавиться от такого «единомышленника», пока он и ему подобные не скомпрометировали идею?

Но Бердышева в «Кисте» не было. В секретариате сказали: выехал с главкомом на фронт.

Наступление началось еще неделю назад, весь город был обклеен афишами: во вражеском тылу высажен десант, красные полчища бегут, захвачены тысячи пленных, десятки орудий, огромные запасы зерна.

Прогнозы Бердышева начинали сбываться. Происходили колоссальные события. Возможно, это был перелом в титанической битве двух Россий, и Петр Кириллович находился там, в гуще сражения, где никто не считал убитых, никто не охал над ранеными.

«Ах, злой полковник жестоко поступил с подпольщиком, наступил бедняжке на больную ручку! Мое нежное сердце содрогнулось! – издевался над собой Антон. – И с этим кудахтаньем я собирался отрывать большого человека от великих дел?»

Устыженный, он вернулся к себе, но работа шла вяло, без былого вдохновения. Часто он ловил себя на том, что не пишет, а сидит и смотрит в стену.

Разве проблема в полковнике и его отвратительном поступке?

Здесь вопрос вопросов, на который лучшие, благороднейшие умы ищут ответ и не могут найти.

Как побеждают Зло? И возможно ли его победить, не прибегая к помощи другого зла? Христианство бьется над этой задачей две тысячи лет, но ничего не добилось.

Вся штука в том, что Зло это не что-то внешнее, чужеродное. Оно существует не само по себе, оно живет в душах – там же, где обитает Добро. В одном и том же человеке, всяком человеке, присутствуют оба начала. Вот почему к врагам нельзя относиться, как к мишеням для стрельбы. В душе каждого человеческого существа, пускай большевика или даже чекиста, живет твой союзник – Добро. Ты убиваешь и его, когда насмерть поражаешь своего противника. Значит, нужно не уничтожать оппонентов, а находить ключ или отмычку, которая отопрет запертое в их душах Добро.

Идеологи большевизма отлично понимают, что имманентное Добро, заложенный в человеке нравственный закон – главный враг их системы. Вот почему они еще со времен Нечаева упорно пытаются вытеснить общечеловеческую мораль классовой. Что на пользу революции и пролетариата, то и есть Добро, говорят они. Всё вредящее партии – Зло. С этой точки зрения в высшей степени нравственно умертвить царских детей, расстрелять сколько-то тысяч заложников, отобрать последний хлеб у крестьянина.

Борьба белых с красными – это война двух моралей. У нас тоже хватает злодейств и преступлений, но мы, по крайней мере, не заявляем, что так и надо, что это – Добро.

Именно в этом различии, возбужденно ерошил волосы Антон, и находится точка опоры, с помощью которой можно поставить мир обратно с головы на ноги! В этом суть!

Как бы ни были мозги одурманены большевистской пропагандой, всё равно средненормальный человек продолжает держаться за какие-то коренные нравственные понятия. Маленьких детей нужно защищать, стариков бить нехорошо, родителей надо любить, самоотверженность – это красиво, делиться с обездоленными похвально, эт сетера. Не так-то просто будет коммунистам вытравить из душ эту азбуку.

Вот карта, на которую нужно делать ставку.

Прекраснодушно? Умозрительно?

Ничего подобного! Эту идею не так трудно претворить в жизнь.

Первое, что необходимо сделать – отобрать у большевиков их главное оружие, извечную мечту о равенстве и справедливости. Нужен «белый коммунизм». В нашей армии солдаты и офицеры должны получать одинаковое содержание и обеспечение, вне зависимости от должности и чина. Выше занимаемое положение – выше ответственность, и только. За рукоприкладство выгонять с позором, невзирая на заслуги. К рядовым относиться как к братьям. А вожди Белого Движения пусть станут образцом бескорыстия. Пусть по примеру Петра Кирилловича пожертвуют на общее дело всё, что у них есть. И откажутся от всяких притязаний на оставшееся в России имущество: дома, поместья и прочее. Говорят, у барона Врангеля есть имение в Таврии. Очень кстати! Правитель первым сделает этот символический жест. Только нищими, добровольно отказавшимися от привилегий своего класса, можем мы победить в этой борьбе! Честно говоря, не очень-то велика будет жертва, поскольку у подавляющего большинства крымских беглецов все равно ни гроша не осталось.

Но как быть с полковником Патрикеевым? Не персонально с ним, а шире – с необходимостью защиты государства. Петр Кириллович прав: если у розы нет острых шипов, ее сорвут.

Во время войны без смертной казни вроде бы нельзя. Ее смысл не столько в возмездии, сколько в профилактике. Страшась расстрела, солдаты меньше мародерствуют, а тайные сторонники красных не осмеливаются перейти к открытым действиям.

Но Антон нашел решение и для этой трудной задачи.

Да, острастка необходима. Пускай суды и военные трибуналы выносят смертные приговоры, и об этом широко оповещают всех.

Будет еще страшней, если осужденных станет увозить в море некий специальный корабль, для эффектности его можно покрасить в черный цвет.

Корабль уплывает за горизонт, провожаемый испуганными взглядами, а возвращается пустой. Понятно, что приговоренных расстреляли, а трупы скинули в море. В перерывах между жуткими экспедициями черное судно стоит на рейде, самим своим видом предостерегая и увещевая. Суровая команда никогда не сходит на берег, имени капитана никто не знает, все зовут его «Харон», вдохновенно фантазировал Антон.

Но фокус в том, что на самом деле преступников не казнят. Их переправляют на хорошо охраняемый остров и держат там в тайном заключении. Когда же война закончится, будет объявлено: «Мы никого не убивали, все живы».

Антону так понравилась идея, что он решил изложить ее в отдельном документе. Ничего утопического в этой затее не было. У румынских берегов – он выяснил – есть подходящие острова. На некоторых даже имеются заброшенные казармы еще довоенного времени.

С Бердышевым они увиделись три дня спустя.

Произошло это неожиданно. Просто на улице гуднул клаксон, хлопнула калитка, Антон выглянул в окно и увидел капитана Сокольникова. Вечернее солнце окрашивало погоны кителя в цвет меди.

– Доклад еще не готов, – сразу сказал Антон, когда Бердышев пожал ему руку. – Но очень хорошо, что вы меня вызвали. Я хотел бы с вами говорить об одной принципиально важной вещи…

– После, не сейчас. – Петр Кириллович разглядывал своего протеже, пожалуй, пристальней, чем во время первой встречи. Будто желал найти ответ на какой-то непростой вопрос. – Я пригласил тебя по неотложному делу.

От Сокольникова по дороге Антон так и не узнал, чем объясняется внезапный вызов в вечернее время, поэтому выжидательно умолк. Но Бердышев молчал, нервно постукивая по столу и покачивая головой, как бы в сомнении.

– Жду полковника Патрикеева. Он будет с минуты на минуту, – объяснил он паузу.

Антон встрепенулся:

– Но о нем-то я и хотел с вами говорить!

Волнуясь и торопясь, он рассказал про мерзкую сцену, свидетелем которой стал несколько дней назад.

Лицо Бердышева застыло в недовольной, даже брезгливой гримасе.

– А ты не догадывался, что на войне стреляют? – перебил он. – Откуда ты знаешь, сколько крови на руках у того подпольщика? Очень может быть, что у Аркадия Константиновича с ним давние счеты. Обезвреживая большевистское подполье, полковник потерял несколько ценных сотрудников, своих соратников. Я не знаю, что бы я сделал, если бы мне попались мерзавцы, ссадившие с поезда, на верную смерть…

Он заперхал, не договорил, щека задергалась. Антон понял, что Петр Кириллович не может произнести вслух имена жены и дочери.

– Да, конечно, все живые люди, пролилось много крови, есть жажда мщения и прочее, – еще быстрей заговорил Антон, чтоб отвлечь собеседника от мучительной темы. – Но этот хоровод смерти кто-то должен остановить.

Как мог коротко, он изложил свою идею о секретном острове. Многие детали пришлось опустить. Антон боялся, что заявится Патрикеев и не даст рассказать суть.

Черты Бердышева понемногу смягчались.

– Неплохо придумано, – кивнул он. – Особенно про черный пароход на рейде. Можно было бы тайком отвезти в секретную тюрьму европейских союзников, чтоб успокоились, а то они всё заявляют нам гуманитарные протесты из-за «эксцессов». Однако этот метод пригоден для следующего, более спокойного этапа. Пока что мы деремся за выживание и вынуждены действовать с предельной жесткостью. Любая нерешительность будет расценена как слабость. Наказание должно происходить не за горизонтом, а на глазах у всех, публично. Гадость, но необходимо. – Петр Кириллович перегнулся через стол. Его воспаленные глаза магнетизировали собеседника. – Ты ведь без пяти минут врач. Тебе отлично известно, что есть травмы и болезни, не поддающиеся медикаментозному или терапевтическому лечению. Требуется хирургическое вмешательство, радикальное и срочное, пока не погиб весь организм. Крым достался нам насквозь больным, прогнившим, червивым. В горах бродят банды «зеленых», в городах бесчинствуют уголовники, но главную опасность представляет большевистское подполье. Ты плохо понимаешь шаткость нашего положения. Севастопольские рабочие – мощная сила. Если врагу удастся их организовать, затеять восстание или хотя бы просто стачку, мы погибли. Не будет ни продовольствия, ни боеприпасов. Тыл рухнет, армия развалится. Раз полковник задерживается, давай-ка я пока введу тебя в курс дела. Это сэкономит нам время.